В формировании художественного метода Байрона «восточные поэмы» наряду с «Чайльд Гарольдом» сыграли решающую роль. Воспринятые современниками как великое поэтическое открытие, они заложили основы байронизма во всех его жанровых разновидностях, в первую очередь - чисто лирической. Разумеется, богатая область байроновской лирики хронологически связана не с отдельными периодами деятельности поэта, а со всем его творческим путем. Однако ее основные художественные принципы вырабатывались параллельно с поэмами 1812-1815 годов и их внутренняя связь неоспорима. Несмотря на то что по характеру своего непосредственного содержания лирическое наследие Байрона может быть разделено на две группы: интимно-психологическую и героически мятежную, по сути дела оно представляет единое целое. Его разные тематические аспекты связаны общностью лирического «я». Хотя лирический герой поэзии Байрона эволюционировал вместе со своим автором, основные черты его духовного облика: мировая скорбь, бунтарская непримиримость, пламенные страсти и свободолюбивые устремления - оставались неизменными. Богатство и разнообразие этих психологических оттенков определяет звучность того резонанса, который был вызван лирикой Байрона и не умолкал на протяжении всего XIX века, вызывая ответные отклики в мировой поэзии. Каждый из европейских поэтов-поклонников и преемников Байрона-находил у него мотивы, созвучные его собственным мыслям и чувствам, и, пользуясь байроновскими стихами как формой самовыражения, одновременно воспроизводил и английского поэта и самого себя. Так, яркое представление о характере психологической лирики Байрона русским читателям дает его стихотворение «Душа моя мрачна...», ставшее достоянием русской поэзии благодаря переводу М. Ю. Лермонтова, восприятию которого особенно близки настроения, воплощенные в этом образце лирического творчества английского поэта. Навеянное библейским сказанием (объятый безумием царь Саул призывает к себе юного певца Давида, дабы он развеял тоску своего владыки), это стихотворение с огромной трагической силой воспроизводит состояние глубокой, мрачной, суровой души, истерзанной некоей таинственной скорбью. Впечатление бездонной глубины этой души и невыносимой тяжести давящей ее печали усиливается благодаря поэтической структуре стихотворения. Его основная тема, заданная уже в первой строке («Душа моя мрачна»), раскрывается по принципу возрастающего драматизма, который достигает своей кульминации в последних двух строфах:
Пусть будет песнь твоя дика. Как мой венец,
Мне тягостны веселья звуки!
Я говорю тебе: я слез хочу, певец,
Иль разорвется грудь от муки.
Страданьями была упитана она,
Томилась долго и безмолвно;
И грозный час настал - теперь она полна,
Как кубок смерти, яда полный.
Исповедальный, глубоко личный характер этого своеобразного лирического монолога, лишь формально связанного с Библией (единственное слово «венец», восходящее к библейскому первоисточнику, принадлежит М. Ю. Лермонтову и отсутствует в оригинале), присущ и политической лирике Байрона. Ее отличительной особенностью является слияние интимных, личных эмоций с гражданскими чувствами поэта.
Неразделимость этого единого лирического комплекса с особой ясностью проявляется в стихотворениях, посвященных Греции, стране, мечта об освобождении которой стала сквозным мотивом поэзии Байрона. Взволнованный тон, повышенная эмоциональность и своеобразный ностальгический оттенок, рожденный воспоминаниями о минувшем величии этой страны, присутствуют уже в одном из ранних стихотворений о Греции в «Песне греческих повстанцев» (1812):
О Греция, восстань!
Сиянье древней славы
Борцов зовет на брань.
На подвиг величавый.
Пер. С. Маршака
В позднейших стихотворениях Байрона на ту же тему интимная окраска возрастает. В последнем из них, написанном почти накануне смерти («Последние строки, обращенные к Греции», 1824), поэт обращается к стране своей мечты, как к любимой женщине или матери:
Люблю тебя! не будь со мной суровой!
Моей любви нетленная основа!
Я твой - и с этим мне не совладать!Пер. Г. Шмакова
Свое восприятие гражданственной проблематики лучше всего охарактеризовал поэт в одном из лирических шедевров «Из дневника в Кефалонии» (1823):
Встревожен мертвых сон, - могу ли спать?
Тираны давят мир,- я ль уступлю?
Созрела жатва.- мне ли медлить жать?
На ложе - колкий терн; я не дремлю;
В моих ушах, что день, поет труба.
Ей вторит сердце...Пер. А. Блока
Звук этой боевой «трубы», поющей в унисон с сердцем поэта, был внятен его современникам. Но мятежный пафос его поэзии воспринимался ими по-разному.
Созвучное настроениям передовых людей мира (многие из них могли бы сказать о Байроне вместе с М. Ю. Лермонтовым: «У нас одна душа, одни и те же муки»), революционное бунтарство английского поэта привело его к полному разрыву с буржуазной Англией. Неприязнь ее правящих кругов к Байрону особенно усилилась благодаря его выступлениям в защиту луддитов (рабочих, разрушавших машины в знак протеста против бесчеловечных условий труда). Подстрекаемые всем этим, британские «ревнители морали» воспользовались личной драмой поэта - его бракоразводным процессом - для того, чтобы свести счеты с ним. Сделав Байрона объектом травли и издевательств, реакционная Англия довела своего величайшего поэта до положения изгнанника.
Перелом в личной жизни Байрона совпал с переломным моментом мировой общественной жизни. Воцарение реакции, связанное с падением Наполеона и установлением власти Священного союза, открывшее одну из самых безрадостных страниц европейской истории, вместе с тем положило начало новому этапу деятельности поэта. Его творческая мысль устремляется в русло широких философских умозаключений. Идея превратности жизни и истории, уже присутствовавшая в ранее созданных произведениях, теперь становится предметом его напряженного раздумья. Тенденция эта четко вырисовывается в двух последних песнях «Чайльд Гарольда», где стремление к обобщению исторического опыта человечества, и ранее свойственное поэту, принимает значительно более целеустремленный характер. Размышления о прошлом, облеченные в форму разнообразных исторических реминисценций (Древний Рим, от которого остались руины, Лозанна и Ферней, где обитают тени «двух титанов» - Вольтера и Руссо, Флоренция, изгнавшая Данте, Феррара, предавшая Тассо), включенные в третью и четвертую песни поэмы Байрона, указывают направление его исканий. Ключевым образом второй части «Чайльд Гарольда» является образ поля при Ватерлоо. Крутой перелом в судьбах Европы, совершившийся на месте последнего сражения Наполеона, толкает Байрона на путь подведения итогов только что отгремевшей эпохи и оценки деятельности ее главного героя - Наполеона Бонапарта. Оценка эта на сей раз носит более объективный характер, чем прежде.
Рассматривая Наполеона уже как бы в «ретроспективном» освещении, поэт отмечает двойственность его исторической роли. В судьбе великого корсиканца Байрон видит прямой результат внутренней разорванности этого «слишком великого и слишком малого» сына своего века. Жертва «самого себя», своего индивидуалистически противоречивого сознания, «сильнейший, но не худший» из современных людей, Наполеон одновременно стал и жертвой роковых законов истории.
«Урок истории» подсказывает поэту не только выводы об ее отдельных событиях и деятелях, но и о всем историческом процессе в целом, который воспринимается автором «Чайльд Гарольда» как цепь роковых фатальных катастроф. Но эта пессимистическая точка зрения не выдерживается с полной последовательностью. Наперекор своей концепции исторического «рока» поэт приходит к выводам о том, что «все-таки твой дух, свобода, жив!», и по-прежнему призывает народы мира к борьбе за нее.
«Восстань, восстань, - обращается он к Италии (находившейся под игом Австрии), - и, кровопийц прогнав, яви нам гордый свой, вольнолюбивый нрав!»
Слившись воедино, эти «полярные» настроения войдут в систему философских и философско-исторических воззрений Байрона. Система эта, как и всегда у Байрона, строилась под знаком коррективов, вносимых им в рационалистическую доктрину Просвещения. В соответствии с этим одно из главных мест в ней заняла проблема возможностей разума, его состоятельности как фактора жизненного и исторического развития.
Первый период творчества (1807-1809). Сборник стихотворений «Часы досуга» (1807) является первым литературным опытом Байрона. В этом сборнике молодой поэт находится еще под обаянием любимых образов английской поэзии XVIII века. То он подражает элегиям Грея (стихотворение «Строки, написанные под вязом на кладбище в Гарроу»), то поэзии Бернса («Хочу ребенком быть я вольным...»); но особенно сильно чувствуется в ранних произведениях Байрона влияние дидактической поэзии классицистов (стихотворение «На смерть мистера Фокса» и другие). Вместе с тем в некоторых ранних стихотворениях уже начинает сказываться поэтическая индивидуальность будущего творца «Каина» и «Прометея». Об этом свидетельствует проявляющаяся иногда страстность тона, глубокий лиризм некоторых строк. Автор «Часов досуга» презрительно отзывается о «светской черни», о «чванливой знатности» и богатстве. Лирический герой сборника хочет бежать от лицемерия и фальши респектабельного общества в горы родной Шотландии. В общении с природой старается он найти исцеление от душевных ран, нанесенных бессердечным миром знатных лицемеров.
Стихи Байрона были замечены публикой. Однако литературный критик из «Эдинбургского обозрения», влиятельного либерального журнала, дал на них отрицательную рецензию. Поэт ответил на нее убийственной сатирой «Английские барды и шотландские обозреватели» (1809), которую принято считать первым зрелым произведением Байрона, правда, не вполне свободным от подражания классицистической поэтике. Эта сатира явилась также первым литературным и политическим манифестом революционного английского романтизма. Байрон подверг в ней злому осмеянию все признанные литературные авторитеты. Он беспощадно высмеял реакционных романтиков - Саути, Вордсворта, Кольриджа, автора многочисленных мистико-авантюрных романов Льюиса и других. Однако Байрон выступал не только с критикой современной ему английской литературы; он с похвалой отзывался о Шеридане (создателе замечательной сатирико-бытовой комедии), о поэтах-демократах Роджерсе и Кемпбелле (за их верность гражданским идеалам Просвещения XVIII века), а также о поэте-реалисте Краббе.
Байрон требовал от литераторов стать «ближе к жизни», откинуть антиобщественные, религиозно-мистические настроения, которые прикрывают лишь «голый эгоизм и произвол». Байрон призывал творчески использовать народную поэзию, говорить на языке, понятном простым людям:
Ахейскую цевницу золотую
Оставьте вы - и вспомните родную!
12. Причины возникновения и своеобразие цикла «восточных поэм»
Мне сладких обманов романа не надо,
Прочь вымысел! Тщетно души не волнуй!
О, дайте мне луч упоенного взгляда
И первый стыдливый любви поцелуй!
Поэт, воспевающий рощу и поле!
Спеши, — вдохновенье свое уврачуй!
Стихи твои хлынут потоком на воле,
Лишь вкусишь ты первый любви поцелуй!
Не бойся, что Феб отвратит свои взоры,
О помощи муз не жалей, не тоскуй.
Что Феб музагет! что парнасские хоры!
Заменит их первый любви поцелуй!
Не надо мне мертвых созданий искусства!
О, свет лицемерный, кляни и ликуй!
Я жду вдохновенья, где вырвалось чувство,
Где слышится первый любви поцелуй!
Созданья мечты, где пастушки тоскуют,
Где дремлют стада у задумчивых струй,
Быть может, пленят, но души не взволнуют, —
Дороже мне первый любви поцелуй!
О, кто говорит: человек, искупая
Грех праотца, вечно рыдай и горюй!
Нет! цел уголок недоступного рая:
Он там, где есть первый любви поцелуй!
Пусть старость мне кровь беспощадно остудит,
Ты, память былого, мне сердце чаруй!
И лучшим сокровищем памяти будет —
Он — первый стыдливый любви поцелуй!
Все кончено! Вчера венчанный
Владыка, страх царей земных,
Ты нынче — облик безымянный!
Так низко пасть — и быть в живых!
Ты ль это, раздававший троны,
На смерть бросавший легионы?
Один лишь дух с высот таких
Был свергнут божией десницей:
Тот — ложно названный Денницей!
Безумец! Ты был бич над теми,
Кто выи пред тобой клонил.
Ослепший в яркой диадеме,
Другим открыть глаза ты мнил!
Ты мог бы одарять богато,
Но всем платил единой платой
За верность: тишиной могил.
Ты доказал нам, что возможно
Тщеславие в душе ничтожной.
Благодарим! Пример жестокий!
Он больше значит для веков,
Чем философии уроки,
Чем поученья мудрецов.
Отныне блеск военной власти
Не обольстит людские страсти,
Пал навсегда кумир умов.
Он был как все земные боги:
Из бронзы — лоб, из глины — ноги.
Веселье битв, их пир кровавый,
Громоподобный клич побед,
Меч, скипетр, упоенье славы,
То, чем дышал ты много лет,
Власть, пред которой мир склонился,
С которой гул молвы сроднился, —
Исчезло все, как сон, как бред.
А! Мрачный дух! Что за терзанье.
Твоей душе — воспоминанье!
Ты сокрушен, о сокрушитель!
Ты, победитель, побежден!
Бессчетных жизней повелитель
Молить о жизни принужден!
Как пережить позор всесветный?
Ты веришь ли надежде тщетной
Иль только смертью устрашен?
Но — пасть царем иль снесть паденье.
Твой выбор смел до отвращенья!
Грек, разломивший дуб руками,
Расчесть последствий не сумел:
Ствол сжался вновь, сдавил тисками
Того, кто был надменно смел.
К стволу прикован, тщетно звал он…
Лесных зверей добычей стал он…
Таков, и горше, твой удел!
Как он, ты вырваться не можешь,
И сам свое ты сердце гложешь!
Сын Рима, сердца пламень жгучий
Залив кровавою рекой,
Отбросил прочь свой меч могучий,
Как гражданин ушел домой.
Ушел в величии суровом,
С презрением к рабам, готовым
Терпеть владыку над собой.
Отверг венец он добровольно:
Для славы — этого довольно!
Испанец, властью небывалой,
Как ты, упившись до конца,
Оставил мир для кельи малой,
Сменил на четки блеск венца.
Мир ханжества и мир обмана
Не выше, чем престол тирана,
Но сам презрел он шум дворца,
Сам выбрал — рясу и обедни
Да схоластические бредни.
А ты! Ты медлил на престоле,
Из рук своих дал вырвать гром
По приказанью, поневоле
Простился ты с своим дворцом!
Ты был над веком злобный гений,
Но зрелище твоих падений
Багрит лицо людей стыдом.
Вот для кого служил подножьем
Мир, сотворенный духом божьим!
Кровь за тебя лилась потоком,
А ты своей так дорожил!
И пред тобой-то, как пред Роком,
Колена сонм князей клонил!
Еще дороже нам свобода
С тех пор, как злейший враг народа
Себя всемирно заклеймил!
Среди тиранов ты бесславен,
А кто из них с тобой был равен?
Тебя Судьба рукой кровавой
Вписала в летопись времен.
Лишь бегло озаренный славой,
Твой лик навеки омрачен.
Когда б ты пал, как царь, в порфире,
В веках грядущих мог бы в мире
Восстать другой Наполеон.
Но лестно ль — как звезда над бездной
Сверкнуть и рухнуть в мрак беззвездный?
На вес не то же ль: груда глины
И полководца бренный прах?
Нас Смерть равняет в час кончины,
Всех, всех на праведных весах.
Но хочешь верить, что в герое
Пылает пламя неземное,
Пленяя нас, внушая страх,
И горько, если смех презренья
Казнит любимца поколенья.
А та, цветок австрийский гибкий…
Такая ль доля снилась ей!
Она ль должна сносить с улыбкой
Все ужасы судьбы твоей!
Делить твои в изгнанье думы,
Твой поздний ропот, стон угрюмый,
О, с трона свергнутый злодей!
Когда она с тобою все же —
Всех диадем она дороже!
Сокрыв на Эльбу стыд и горе,
Следи с утесов волн стада.
Ты не смутишь улыбкой море:
Им не владел ты никогда!
В унынья час рукой небрежной
Отметь на отмели прибрежной,
Что мир свободен навсегда!
И стань примером жалкой доли,
Как древний «Дионисий в школе».
В твоей душе горит ли рана?
Что за мечтами ты томим
В железной клетке Тамерлана?
Одной, одной: «Мир был моим!
Иль ты, как деспот Вавилона,
Утратил смысл с утратой трона?
Иначе как же быть живым
Тому, кто к цели был так близко,
Так много мог — и пал так низко!
О, если б ты, как сын Япета,
Бесстрашно встретил вихри гроз,
С ним разделив на крае света
Знакомый коршуну утес!
А ныне над твоим позором
Хохочет тот с надменным взором,
Кто сам паденья ужас снес,
Остался в преисподней твердым,
И умер бы, — будь смертен, — гордым!
Был день, был час: вселенной целой
Владели галлы, ими — ты.
О, если б в это время смело
Ты сам сошел бы с высоты!
Маренго ты б затмил сиянье!
Об этом дне воспоминанье
Все пристыдило б клеветы,
Вокруг тебя рассеяв тени,
Светя сквозь сумрак преступлений!
Но низкой жаждой самовластья
Твоя душа была полна.
Ты думал: на вершину счастья
Взнесут пустые имена!
Где ж пурпур твой, поблекший ныне?
Где мишура твоей гордыни:
Султаны, ленты, ордена?
Ребенок бедный! Жертва славы!
Скажи, где все твои забавы?
Но есть ли меж великих века,
На ком покоить можно взгляд,
Кто высит имя человека,
Пред кем клеветники молчат?
Да, есть! Он — первый, он — единый!
И зависть чтит твои седины,
Американский Цинциннат!
Позор для племени земного,
Что Вашингтона нет другого!
О Ватерлоо! Мы не клянем
Тебя, хоть на поле твоем
Свобода кровью истекла:
Та кровь исчезнуть не могла.
Как смерч из океанских вод,
Она из жгучих ран встает,
Сливаясь в вихре горних сфер
С твоей, герой Лабэдойер
(Под мрачной сенью тяжких плит
«Отважнейший из храбрых» спит).
Багровой тучей в небо кровь
Взметнулась, чтоб вернуться вновь
На землю. Облако полно,
Чревато грозами оно,
Все небо им обагрено;
В нем накопились гром и свет
Неведомых грядущих лет;
В нем оживет Полынь-звезда,
В ветхозаветные года
Вещавшая, что в горький век
Нальются кровью русла рек.
Под Ватерлоо Наполеон
Пал — но не вами сломлен он!
Когда, солдат и гражданин,
Внимал он голосу дружин
И смерть сама щадила нас —
То был великой славы час!
Кто из тиранов этих мог
Поработить наш вольный стан,
Пока французов не завлек
В силки свой собственный тиран,
Пока, тщеславием томим,
Герой не стал царем простым?
Тогда он пал — так все падут,
Кто сети для людей плетут!
А ты, в плюмаже снежно-белом
(С тобой покончили расстрелом),
Не лучше ль было в грозный бой
Вести французов за собой,
Чем горькой кровью и стыдом
Платить за право быть князьком,
Платить за титул и за честь
В обноски княжьей власти влезть!
О том ли думал ты, сквозь сечу
Летя на гневном скакуне,
Подобно яростной волне,
Бегущей недругам навстречу?
Мчался ты сквозь вихрь сраженья,
Но не знал судьбы решенья,
Но не знал, что раб, смеясь,
Твой плюмаж затопчет в грязь!
Как лунный луч ведет волну,
Так влек ты за собой войну,
Так в пламя шли твои солдаты,
Седыми тучами объяты,
Сквозь дым густой, сквозь едкий дым
Шагая за орлом седым,
И сердца не было смелей
Среди огня, среди мечей!
Там, где бил свинец разящий,
Там, где падали все чаще
Под знаменами героя;
Близ французского орла
(Сила чья в разгаре боя
Одолеть его могла,
Задержать полет крыла?),
Там, где вражье войско смято,
Там, где грянула гроза, —
Там встречали мы Мюрата:
Ныне он смежил глаза!
По обломкам славы шагает враг,
Триумфальную арку повергнув в прах;
Но когда бы с мечом
Встала Вольность потом,
То она бы стране
Полюбилась вдвойне.
Французы дважды за такой
Урок платили дорогой:
Наполеон или Капет —
В том для страны различья нет,
Ее оплот — людей права,
Сердца, в которых честь жива,
И Вольность — бог ее нам дал,
Чтоб ей любой из нас дышал,
Хоть тщится Грех ее порой
Стереть с поверхности земной;
Стереть безжалостной рукой
Довольство мира и покой,
Кровь наций яростно струя
В убийств бескрайние моря.
Но сердца всех людей
В единенье сильней —
Где столь мощная сила,
Чтоб сплоченных сломила?
Уже слабеет власть мечей,
Сердца забились горячей;
Здесь, на земле, среди народа
Найдет наследников свобода:
Ведь нынче те, что в битвах страждут,
Ее сберечь для мира жаждут;
Ее приверженцы сплотятся,
И пусть тираны не грозятся:
Прошла пора пустых угроз —
Все ближе дни кровавых слез!
Анслейские холмы!
Бушуя, вас одел косматой тенью холод
Бунтующей зимы.
Нет прежних светлых мест, где сердце так любило
Часами отдыхать,
Вам небом для меня в улыбке Мэри милой
Уже не заблистать.
Ньюстед! Ветром пронизана замка ограда,
Разрушеньем объята обитель отцов.
Гибнут розы когда-то веселого сада,
Где разросся безжалостный болиголов.
Воет ветер; трещит от любого порыва
Щит с гербом, говорящий в унынии нам
О баронах в броне, что вели горделиво
Из Европы войска к палестинским пескам.
Роберт сердца мне песней не жжет раскаленной,
Арфой он боевого не славит венка,
Джон зарыт у далеких твердынь Аскалона,
Струн не трогает мертвого барда рука.
Спят в долине Креси Поль и Губерт в могиле,
Кровь за Англию и Эдуарда пролив.
Слезы родины предков моих воскресили;
Подвиг их в летописном предании жив.
Вместе с Рупертом в битве при Марстоне братья
Бились против мятежников — за короля.
Смерть скрепила их верность монарху печатью,
Напоила их кровью пустые поля.
Тени предков! Потомок прощается с вами,
Покидает он кров родового гнезда.
Где б он ни был — на родине и за морями
Вспоминать вашу доблесть он будет всегда.
Пусть глаза отуманила грусть расставанья,
Это — не малодушье, а прошлого зев.
Уезжает он вдаль, но огонь состязанья
Зажигает в нем гордая слава отцов.
Вашей храбрости, предки, он будет достоин,
В сердце память о ваших делах сохранит;
Он, как вы, будет жить и погибнет, как воин,
И посмертная слава его осенит.
Когда я прижимал тебя к груди своей,
Любви и счастья полн и примирен с судьбою,
Я думал: только смерть нас разлучит с тобою;
Но вот разлучены мы завистью людей!
Пускай тебя навек, прелестное созданье,
Отторгла злоба их от сердца моего;
Но, верь, им не изгнать твой образ из него,
Пока не пал твой друг под бременем страданья!
И если мертвецы приют покинут свой
И к вечной жизни прах из тленья возродится,
Опять чело мое на грудь твою склонится:
Нет рая для меня, где нет тебя со мной!
О, только б огонь этих глаз целовать
Я тысячи раз не устал бы желать.
Всегда погружать мои губы в их свет —
В одном поцелуе прошло бы сто лет.
Но разве душа утомится, любя.
Все льнул бы к тебе, целовал бы тебя,
Ничто б не могло губ от губ оторвать:
Мы все б целовались опять и опять;
И пусть поцелуям не будет числа,
Как зернам на ниве, где жатва спела.
И мысль о разлуке не стоит труда:
Могу ль изменить? Никогда, никогда.
О, да, я признаюсь, мы с вами близки были;
Связь мимолетная для детских лет — вечна;
Нам чувства братские сердца соединили,
И нам была любовь взаимная дана.
Но краткий миг сметет, что создано годами, —
Так дружбы легкая непостоянна власть;
Как Страсть, она шумит воздушными крылами,
Но гаснет в миг один, когда не гаснет Страсть.
По Иде некогда бродили мы весною,
И, помню, юных дней блаженны были сны.
Как твердь была ясна над нашей головою!
Но бури хмурых зим теперь нам суждены.
И память милая, соединясь с печалью,
Нам детство воскрешать не будет с этих пор;
Пусть гордость закалит мне сердце твердой сталью,
Что было мило мне — отныне мой позор.
Но избранных моих я, друг, не унижаю —
И вас, по-прежнему, я должен уважать, —
Нас случай разделил, но тот же случай, знаю,
Заставит вас назад обет неверный взять.
Остывшую любовь во мне не сменит злоба.
И жалобную боль я в сердце не впущу:
Спокойно мыслю я, что мы неправы оба,
И вам легко простить — как я легко прощу.
Вы знали — жизнь моя всегда горячей кровью
На первый ваш призыв откликнуться ждала;
Вы знали, что душа, вспоенная любовью,
Пространства и года преодолеть могла.
Вы знали, — но к чему, напрасно вспоминая,
Разорванную цепь стараться удержать!
Вам поздно, над былым печально поникая,
О друге прежних лет томительно вздыхать.
Расстанемся, — я жду, мы вновь сойдемся вместе.
Пусть время и печаль соединят нас вновь;
Я требую от вас — одной защиты чести;
Пусть распрю разрешит прошедшая любовь.
Полуупавший, прежде пышный храм!
Алтарь святой! монарха покаянье!
Гробница рыцарей, монахов, дам,
Чьи тени бродят здесь в ночном сиянье.
Твои зубцы приветствую, Ньюстед!
Прекрасней ты, чем зданья жизни новой,
И своды зал твоих на ярость лет
Глядят с презреньем, гордо и сурово.
Верны вождям, с крестами на плечах,
Здесь не толпятся латники рядами,
Не шумят беспечно на пирах, —
Бессмертный сонм! — за круглыми столами!
Волшебный взор мечты, в дали веков,
Увидел бы движенье их дружины,
В которой каждый — умереть готов
И, как паломник, жаждет Палестины.
Но нет! не здесь отчизна тех вождей,
Не здесь лежат их земли родовые:
В тебе скрывались от дневных лучей,
Ища спокойствия, сердца больные.
Отвергнув мир, молился здесь монах
В угрюмой келье, под покровом тени,
Кровавый грех здесь прятал тайный страх,
Невинность шла сюда от притеснений.
Король тебя воздвиг в краю глухом,
Где шервудцы блуждали, словно звери,
И вот в тебе, под черным клобуком,
Нашли спасенье жертвы суеверий.
Где, влажный плащ над перстью неживой,
Теперь трава струит росу в печали,
Там иноки, свершая подвиг свой,
Лишь для молитвы голос возвышали.
Где свой неверный лет нетопыри
Теперь стремят сквозь сумраки ночные,
Вечерню хор гласил в часы зари,
Иль утренний канон святой Марии!
Года сменяли годы, век — века,
Аббат — аббата; мирно жило братство.
Его хранила веры сень, пока
Король не посягнул на святотатство.
Был храм воздвигнут Генрихом святым,
Чтоб жили там отшельники в покое.
Но дар был отнят Генрихом другим,
И смолкло веры пение святое.
Напрасны просьбы и слова угроз,
Он гонит их от старого порога
Блуждать по миру, средь житейских гроз,
Без друга, без приюта, — кроме Бога!
Чу! своды зал твоих, в ответ звуча,
На зов военной музыки трепещут,
И, вестники владычества меча,
Высоко на стенах знамена плещут.
Шаг часового, смены гул глухой,
Веселье пира, звон кольчуги бранной,
Гуденье труб и барабанов бой
Слились в напев тревоги беспрестанной.
Аббатство прежде, ныне крепость ты,
Окружена кольцом полков неверных.
Войны орудья с грозной высоты
Нависли, гибель сея в ливнях серных.
Напрасно все! Пусть враг не раз отбит, —
Перед коварством уступает смелый,
Защитников — мятежный сонм теснит,
Развив над ними стяг свой закоптелый.
Не без борьбы сдается им барон,
Тела врагов пятнают дол кровавый;
Непобежденный меч сжимает он.
И есть еще пред ним дни новой славы.
Когда герой уже готов снести
Свой новый лавр в желанную могилу, —
Слетает добрый гений, чтоб спасти
Монарху — друга, упованье, силу!
Влечет из сеч неравных, чтоб опять
В иных полях отбил он приступ злобный,
Чтоб он повел к достойным битвам рать,
В которой пал Фалкланд богоподобный.
Ты, бедный замок, предан грабежам!
Как реквием звучат сраженных стоны,
До неба всходит новый фимиам
И кроют груды жертв дол обагренный.
Как призраки, чудовищны, бледны,
Лежат убитые в траве священной.
Где всадники и кони сплетены,
Грабителей блуждает полк презренный.
Истлевший прах исторгнут из гробов,
Давно травой, густой и шумной, скрытых:
Не пощадят покоя мертвецов
Разбойники, ища богатств зарытых.
Шум боя смолк. Убийцы, наконец,
Ушли, добычей сыты в полной мере.
Молчанье вновь надело свой венец,
И черный Ужас охраняет двери.
Здесь Разорение содержит мрачный двор,
И что за челядь славит власть царицы!
Слетаясь спать в покинутый собор,
Зловещий гимн кричат ночные птицы.
Но вот исчез анархии туман
В лучах зари с родного небосвода,
И в ад, ему родимый, пал тиран,
И смерть злодея празднует природа.
Гроза приветствует предсмертный стон,
Встречает вихрь последнее дыханье,
Приняв постыдный гроб, что ей вручен,
Сама земля дрожит в негодованье.
Законный кормчий снова у руля
И челн страны ведет в спокойном море.
Вражды утихшей раны исцеля,
Надежда вновь бодрит улыбкой горе.
Из разоренных гнезд, крича, летят
Жильцы, занявшие пустые кельи.
Опять свой лен приняв, владелец рад;
За днями горести — полней веселье!
Вассалов сонм в приветливых стенах
Пирует вновь, встречая господина.
Забыли женщины тоску и страх,
Посевом пышно убрана долина.
Разносит эхо песни вдоль дорог,
Листвой богатой бор веселый пышен.
И чу! в полях взывает звонкий рог,
И окрик ловчего по ветру слышен.
Луга под топотом дрожат весь день…
О, сколько страхов! радостей! заботы!
Спасенья ищет в озере олень…
И славит громкий крик конец охоты!
Счастливый век, ты долгим быть не мог,
Когда лишь травля дедов забавляла!
Они, презрев блистательный порок,
Веселья много знали, горя — мало!
Отца сменяет сын. День ото дня
Всем Смерть грозит неумолимой дланью.
Уж новый всадник горячит коня,
Толпа другая гонится за ланью.
Ньюстед! как грустны ныне дни твои!
Как вид твоих раскрытых сводов страшен!
Юнейший и последний из семьи
Теперь владетель этих старых башен.
Он видит ветхость серых стен твоих,
Глядит на кельи, где гуляют грозы,
На славные гробницы дней былых,
Глядит на все, глядит, чтоб лились слезы!
Но слезы те не жалость будит в нем:
Исторгло их из сердца уваженье!
Любовь, Надежда, Гордость — как огнем,
Сжигают грудь и не дают забвенья.
Ты для него дороже всех дворцов
И гротов прихотливых. Одиноко
Бродя меж мшистых плит твоих гробов,
Не хочет он роптать на волю Рока.
Сквозь тучи может солнце просиять,
Тебя зажечь лучом полдневным снова.
Час славы может стать твоим опять,
Грядущий день — сравняться с днем былого!
К чему скорбеть больной душою,
Что молодость ушла?
Еще дни радости за мною;
Любовь не умерла.
И в глубине былых скитаний,
Среди святых воспоминаний —
Восторг небесный я вкусил:
Несите ж, ветры золотые,
Туда, где пелось мне впервые:
В мимолетящих лет потоке
Моим был каждый миг!
Его и в туче слез глубоких
И в свете я постиг:
И что б судьба мне ни судила, —
Душа былое возлюбила,
И мыслью страстной я судил;
О, дружба! чистая отрада!
Миров блаженных мне не надо:
«Союз друзей — Любовь без крыл!»
Где тисы ветви чуть колышут,
Под ветром наклонясь, —
Душа с могилы чутко слышит
Ее простой рассказ;
Вокруг ее резвится младость,
Пока звонок, спугнувший радость,
Из школьных стен не прозвонил:
А я, средь этих мест печальных,
Все узнаю в слезах прощальных:
«Союз друзей — Любовь без крыл!»
Перед твоими алтарями,
Любовь, я дал обет!
Я твой был — сердцем и мечтами, —
Но стерт их легкий след;
Твои, как ветер, быстры крылья,
И я, склонясь над дольней пылью,
Одну лишь ревность уловил.
Прочь! Улетай, призрак влекущий!
Ты посетишь мой час грядущий,
Быть может, лишь без этих крыл!
О, шпили дальних колоколен!
Как сладко вас встречать!
Здесь я пылать, как прежде, волен,
Здесь я — дитя опять.
Аллея вязов, холм зеленый;
Иду, восторгом упоенный, —
И венчик — каждый цвет открыл;
И вновь, как встарь, при ясной встрече,
Мой милый друг мне шепчет речи:
«Союз друзей — Любовь без крыл!»
Мой Ликус! Слез не лей напрасных,
Верна тебе любовь;
Она лишь грезит в снах прекрасных,
Она проснется вновь.
Недолго, друг, нам быть в разлуке,
Как будет сладко жать нам руки!
Моих надежд как жарок пыл!
Когда сердца так страстно юны, —
Когда поют разлуки струны:
«Союз друзей — Любовь без крыл!»
Я силе горьких заблуждений
Предаться не хотел.
Нет, — я далек от угнетений
И жалкого презрел.
И тем, кто в детстве был мне верен.
Как брат, душой нелицемерен, —
Сердечный жар я возвратил.
И, если жизнь не прекратится,
Тобой лишь будет сердце биться,
О, Дружба! наш союз без крыл!
Друзья! душою благородной
И жизнью — с вами я!
Мы все — в одной любви свободной —
Единая семья!
Пусть королям под маской лживой,
В одежде пестрой и красивой —
Язык медовый Лесть точил;
Мы, окруженные врагами,
Друзья, забудем ли, что с нами —
«Союз друзей — Любовь без крыл!»
Пусть барды вымыслы слагают
Певучей старины;
Меня Любовь и Дружба знают,
Мне лавры не нужны;
Все, все, чего бежала Слава
Стезей волшебной и лукавой, —
Не мыслью — сердцем я открыл;
И пусть в душе простой и юной
Простую песнь рождают струны:
«Союз друзей — Любовь без крыл!»
Ты прав, Монтгомери, рук людских
Созданье — Летой поглотится;
Но есть избранники, о них
Навеки память сохранится.
Пусть неизвестно, где рожден
Герой-боец, но нашим взорам
Его дела из тьмы времен
Сияют ярким метеором.
Пусть время все следы сотрет
Его утех, его страданья,
Все ж имя славное живет
И не утратит обаянья.
Борца, поэта бренный прах
Взят будет общею могилой,
Но слава их в людских сердцах
Воскреснет с творческою силой.
Взор, полный жизни, перейдет
В застывший взор оцепененья,
Краса и мужество умрет
И сгинет в пропасти забвенья.
Лишь взор поэта будет лить
Нам вечный свет любви, сияя;
В стихах Петрарки будет жить
Лауры тень, не умирая.
Свершает время свой полет,
Сметая царства чередою,
Но лавр поэта все цветет
Неувядающей красою.
Да, всех сразит лихой недуг,
Всех ждет покой оцепененья,
И стар, и млад, и враг, и друг —
Все будут, все — добычей тленья.
Всего дни жизни сочтены,
Падут и камни вековые,
От гордых храмов старины
Стоят развалины немые.
Но если есть всему черед,
Но если мрамор здесь не вечен, —
Бессмертия заслужит тот,
Кто искрой божеской отмечен.
Не говори ж, что жребий всех —
Волной поглотится суровой;
То участь многих, но не тех,
Кто смерти разорвал оковы.
Милый Бичер, вы дали мне мудрый совет:
Приобщиться душою к людским интересам.
Но, по мне, одиночество лучше, а свет
Предоставим презренным повесам.
Если подвиг военный меня увлечет
Или к службе в сенате родится призванье,
Я, быть может, сумею возвысить свой род
После детской поры испытанья.
Пламя гор тихо тлеет подобно костру,
Тайно скрытое в недрах курящейся Этны;
Но вскипевшая лава взрывает кору,
Перед ней все препятствия тщетны.
Так желание славы волнует меня:
Пусть всей жизнью моей вдохновляются внуки!
Если б мог я, как феникс, взлететь из огня,
Я бы принял и смертные муки.
Я бы боль, и нужду, и опасность презрел —
Жить бы только — как Фокс; умереть бы —
как Чэтам,
Длится славная жизнь, ей и смерть не предел:
Блещет слава немеркнущим светом.
Для чего мне сходиться со светской толпой,
Раболепствовать перед ее главарями,
Льстить хлыщам, восторгаться нелепой молвой
Или дружбу водить с дураками?
Я и сладость и горечь любви пережил,
Исповедовал дружбу ревниво и верно;
Осудила молва мой неистовый пыл,
Да и дружба порой лицемерна.
Что богатство? Оно превращается в пар
По капризу судьбы или волей тирана.
Что мне титул? Тень власти, утеха для бар.
Только слава одна мне желанна.
Не силен я в притворстве, во лжи не хитер,
Лицемерия света я чужд от природы.
Для чего мне сносить ненавистный надзор,
По-пустому растрачивать годы?
В порыве жаркого лобзанья
К твоим губам хочу припасть;
Но я смирю свои желанья,
Свою кощунственную страсть!
Ах, грудь твоя снегов белее:
Прильнуть бы к чистоте такой!
Но я смиряюсь, я не смею
Ни в чем нарушить твой покой.
В твоих очах — душа живая, —
Страшусь, надеюсь и молчу;
Что ж я свою любовь скрываю?
Я слез любимой не хочу!
Я не скажу тебе ни слова,
Ты знаешь — я огнем объят;
Твердить ли мне о страсти снова,
Чтоб рай твой превратился в ад?
Нет, мы не станем под венцами,
И ты моей не сможешь быть;
Хоть лишь обряд, свершенный в храма,
Союз наш вправе освятить.
Пусть тайный огнь мне сердце гложет,
Об этом не узнаешь, нет, —
Тебя мой стон не потревожит,
Я предпочту покинуть свет!
О да, я мог бы в миг единый
Больное сердце облегчить,
Но я покой твой голубиный
Не вправе дерзостно смутить.
Нет, нам не суждены лобзанья,
Наш долг — самих себя спасти.
Что ж, в миг последнего свиданья
Я говорю — навек прости!
Не мысля больше об усладе,
Твою оберегаю честь,
Я все снесу любимой ради;
Но знай — позора мне не снесть!
Пусть счастья не сумел достичь я, —
Ты воплощенье чистоты,
И пошлой жертвой злоязычья,
Любимая, не станешь ты!
Конец! Все было только сном.
Нет света в будущем моем.
Где счастье, где очарованье?
Дрожу под ветром злой зимы,
Рассвет мой скрыт за тучей тьмы,
Ушли любовь, надежд сиянье…
О, если б и воспоминанье!
Как блещет он на каплях рос…
И с этих пор слеза мила мне!
Мой друг! Хвалиться ты не мог
Богатством или знатной долей, —
Но дружбы истинной цветок
Взрастает не в садах, а в поле!
Ах, не глухих теплиц цветы
Благоуханны и красивы,
Есть больше дикой красоты
В цветах лугов, в цветах вдоль нивы!
И если б не была слепой
Фортуна, если б помогала
Она природе — пред тобой
Она дары бы расточала.
А если б взор ее прозрел
И глубь души твоей смиренной,
Ты получил бы мир в удел,
Затем что стоишь ты вселенной!
Твоей красы здесь отблеск смутный, —
Хотя художник мастер был, —
Из сердца гонит страх минутный,
Велит, чтоб верил я и жил.
Для золотых кудрей, волною
Над белым вьющихся челом,
Для щечек, созданных красою,
Для уст, — я стал красы рабом.
Твой взор, — о нет! Лазурно-влажный
Блеск этих ласковых очей
Попытке мастера отважной
Недостижим в красе своей.
Я вижу цвет их несравненный,
Но где тот луч, что, неги полн,
Мне в них сиял мечтой блаженной,
Как свет луны в лазури волн?
Портрет безжизненный, безгласный,
Ты больше всех живых мне мил
Красавиц, — кроме той, прекрасной,
Кем мне на грудь положен был.
Даря тебя, она скорбела,
Измены страх ее терзал, —
Напрасно: дар ее всецело
Моим всем чувствам стражем стал.
В потоке дней и лет, чаруя,
Пусть он бодрит мечты мои,
И в смертный час отдам ему я
Последний, нежный взор любви!
О детства картины! С любовью и мукой
Вас вижу, и с нынешним горько сравнить
Былое! Здесь ум озарился наукой,
Здесь дружба зажглась, чтоб недолгою быть;
Здесь образы ваши мне вызвать приятно,
Товарищи-други веселья и бед;
Здесь память о вас восстает благодатно
И в сердце живет, хоть надежды уж нет.
Вот горы, где спортом мы тешились славно,
Река, где мы плавали, луг, где дрались;
Вот школа, куда колокольчик исправно
Сзывал нас, чтоб вновь мы за книжки взялись.
Вот место, где я, по часам размышляя,
На камне могильном сидел вечерком;
Вот горка, где я, вкруг погоста гуляя,
Следил за прощальным заката лучом.
Вот вновь эта зала, народом обильна,
Где я, в роли Занги, Алонзо топтал,
Где хлопали мне так усердно, так сильно,
Что Моссопа славу затмить я мечтал.
Здесь, бешеный Лир, дочерей проклиная,
Гремел я, утратив рассудок и трон;
И горд был, в своем самомненьи мечтая,
Что Гаррик великий во мне повторен.
Сны юности, как мне вас жаль! Вы бесценны!
Увянет ли память о милых годах?
Покинут я, грустен; но вы незабвенны:
Пусть радости ваши цветут хоть в мечтах.
Я памятью к Иде взываю все чаще;
Пусть тени грядущего Рок развернет —
Темно впереди; но тем ярче, тем слаще
Луч прошлого в сердце печальном блеснет.
Но если б средь лет, уносящих стремленьем,
Рок новую радость узнать мне судил, —
Ее испытав, я скажу с умиленьем:
«Так было в те дни, как ребенком я был».
Царица снов и детской сказки,
Ребяческих веселий мать,
Привыкшая в воздушной пляске
Детей послушных увлекать!
Я чужд твоих очарований,
Я цепи юности разбил,
Страну волшебную мечтаний
На царство Истины сменил!
Проститься нелегко со снами,
Где жил я девственной душой,
Где нимфы мнятся божествами,
А взгляды их — как луч святой!
Где властвует Воображенье,
Все в краски дивные одев.
В улыбках женщин — нет уменья
И пустоты — в тщеславье дев!
Но знаю: ты лишь имя! Надо
Сойти из облачных дворцов,
Не верить в друга, как в Пилада,
Не видеть в женщинах богов!
Признать, что чужд мне луч небесный,
Где эльфы водят легкий круг,
Что девы лживы, как прелестны,
Что занят лишь собой наш друг.
Стыжусь, с раскаяньем правдивым,
Что прежде чтил твой скиптр из роз.
Я ныне глух к твоим призывам
И не парю на крыльях грез!
Глупец! Любил я взор блестящий
И думал: правда скрыта там!
Ловил я вздох мимолетящий
И верил деланным слезам.
Наскучив этой ложью черствой,
Твой пышный покидаю трон.
В твоем дворце царит Притворство,
И в нем Чувствительность — закон!
Она способна вылить море —
Над вымыслами — слез пустых,
Забыв действительное горе,
Рыдать у алтарей твоих!
Сочувствие, в одежде черной
И кипарисом убрано,
С тобой пусть плачет непритворно,
За всех кровь сердца льет оно!
Зови поплакать над утратой
Дриад: их пастушок ушел.
Как вы, и он пылал когда-то,
Теперь же презрел твой престол.
О нимфы! вы без затрудненья
Готовы плакать обо всем,
Гореть в порывах исступленья
Воображаемым огнем!
Оплачете ль меня печально,
Покинувшего милый круг?
Не вправе ль песни ждать прощальной
Я, юный бард, ваш бывший друг?
Чу! близятся мгновенья рока…
Прощай, прощай, беспечный род!
Я вижу пропасть недалеко,
В которой вас погибель ждет.
Вас властно гонит вихрь унылый,
Шумит забвения вода,
И вы с царицей легкокрылой
Должны погибнуть навсегда.
Хочу я быть ребенком вольным
И снова жить в родных горах,
Скитаться по лесам раздольным,
Качаться на морских волнах.
Не сжиться мне душой свободной
С саксонской пышной суетой!
Милее мне над зыбью водной
Утес, в который бьет прибой!
Судьба! возьми назад щедроты
И титул, что в веках звучит!
Жить меж рабов — мне нет охоты,
Их руки пожимать — мне стыд!
Верни мне край мой одичалый,
Где знал я грезы ранних лет,
Где реву Океана скалы
Шлют свой бестрепетный ответ!
О! Я не стар! Но мир, бесспорно,
Был сотворен не для меня!
Зачем же скрыты тенью черной
Приметы рокового дня?
Мне прежде снился сон прекрасный,
Виденье дивной красоты…
Действительность! ты речью властной
Разогнала мои мечты.
Кто был мой друг — в краю далеком,
Кого любил — тех нет со мной.
Уныло в сердце одиноком,
Когда надежд исчезнет рой!
Порой над чашами веселья
Забудусь я на краткий срок…
Но что мгновенный бред похмелья!
Я сердцем, сердцем — одинок!
Как глупо слушать рассужденья —
О, не друзей и не врагов! —
Тех, кто по прихоти рожденья
Стал сотоварищем пиров.
Верните мне друзей заветных,
Деливших трепет юных дум,
И брошу оргий дорассветных
Я блеск пустой и праздный шум.
А женщины? Тебя считал я
Надеждой, утешеньем, всем!
Каким же мертвым камнем стал я,
Когда твой лик для сердца нем!
Дары судьбы, ее пристрастья,
Весь этот праздник без конца
Я отдал бы за каплю счастья,
Что знают чистые сердца!
Я изнемог от мук веселья,
Мне ненавистен род людской,
И жаждет грудь моя ущелья,
Где мгла нависнет, над душой!
Когда б я мог, расправив крылья,
Как голубь к радостям гнезда,
Умчаться в небо без усилья
Прочь, прочь от жизни — навсегда!
Дж. Н. Г. Байрон родился в Лондоне, принадлежал к старинному аристократическому роду. Окончив университет и достигнув совершеннолетия, Байрон решил предпринять длительное путешествие по странам Средиземноморского бассейна. Богатые впечатления, полученные во время путешествия, Байрон записывал в поэтический дневник, который послужил основой для его поэмы «Паломничество Чайльд Гарольда». После возвращения на родину Байрон начал принимать активное участие в политической жизни своей страны. В Италии начинается самый плодотворный период его творчества. После разгрома итал. движения карбонариев Байрон совместно с Шелли и журналистом Ли Хантом готовит издание журнала радикального направления. В нем были помещены наиболее острые сатирические произведения Байрона - «Видение суда» и «Бронзовый век». В Миссолунги начинается кипучая деятельность Байрона - военного вождя, дипломата, трибуна. В последние месяцы жизни поэт, за недостатком времени, пишет мало, но те немногие строки, которые были созданы им, проникнуты высоким гражданским пафосом. Умер после того, как он простудился во время поездки в горы. Сердце Байрона было похоронено в Греции, а его прах перевезен на родину.
Творчество Байрона по характеру созданных им в разные годы жизни произведений можно условно подразделить на 2 периода. В 1-ый период творчества Байрон еще находится под влиянием английской классицистской поэзии. Во 2-ой период он выступает как вполне оригинальный поэт-романтик. Однако черты классицизма в творчестве Байрона сохраняются в течение всей его жизни. Байрон является одним из величайших поэтов-лириков в мировой лит. В мировоззрении и творчестве Байрона имеются парадоксальные противоречия. Наряду с гневными сатирическими обличениями пороков господствующих классов и призывами к революционной борьбе в поэзии Байрона звучат мотивы разочарования, «мировой скорби». Сборник стихотворений «Часы досуга» является 1-ым лит. опытом Байрона. В этом сборнике поэт еще находится под влиянием любимых образов английской поэзии XVIII в. Сатиру «Английские барды и шотландские обозреватели» принято считать 1-ым зрелым произведением Байрона. Эта сатира явилась также лит. манифестом английского романтизма. Байрон подверг в ней острой критике все признанные лит. авторитеты. Байрон полагал, что литератор должен быть «ближе к жизни», должен преодолеть антиобщественные, религиозно-мистические настроения, которые прикрывают, лишь «голый эгоизм и произвол». Байрон призывал творчески использовать народную поэзию, говорить на языке, понятном простым людям.
12. «ПАЛОМНИЧЕСТВО ЧАЙЛЬД-ГАРОЛЬДА» БАЙРОНА. ЖАНРОВОЕ НОВАТОРСТВО. ХАРАКТЕР ЛИРИЧЕСКИХ ОТСТУПЛЕНИЙ. АВТОР И ГЕРОЙ. Поэма «Чайльд Гарольд» произвела огромное впечатление не только на английскую читающую публику, но и на всех передовых людей Европы. Секрет огромного успеха поэмы у современников состоял в том, что поэт затронул в ней самые «больные вопросы времени», он отразил настроения разочарования, которые широко распространились после крушения идеалов фр. революции. «Чайльд Гарольд» отразил целую эпоху в духовной жизни английского и европейского общества. В 1-ой песне поэмы Байрон единственную причину неразумности и несправедливости общественных отношений в европейском послереволюционном обществе он видит в господствующих повсюду невежестве, жестокости, трусости, рабской покорности. Он приходит к выводу о том, что нравственная испорченность не может являться главной причиной нищеты и деградации беднейших классов европейских наций. В конце концов поэт приходит к отрицанию учения просветителей о том, что все сводится к одной лишь сознательной деятельности личности в государственной жизни, он утверждает, что судьбы отдельных людей и целых народов зависят и от некоей объективной закономерности. Байрон объявляет в третьей песне о его враждебности человеческому роду: в поэме появляются мрачные и трагические нотки обреченности. Однако поэт и не думает проповедовать покорность, апатию, непротивление. Вновь преодолевая уныние и отчаяние, он призывает к борьбе со всеми проявлениями политической тирании и социального гнета. В 4-ой песне поэт высказывает уверенность в том, что законы истории работают на благо народов. С первых строк перед читателем предстает образ юноши, который изверился в жизни и людях. Его характеризуют душевная опустошенность, разочарование, беспокойство и болезненное стремление к бесконечным странствиям. Он «бросает свой замок родовой», садится на корабль и покидает родину; его тянет на Восток, к чудесным берегам Средиземного моря, в волшебные южные страны. «Прощание» Чайльд Гарольда с родиной - одно из самых волнующих мест поэмы. Здесь с огромной лирической силой раскрывается глубокая душевная драма героя. Индивидуализм составляет главную отличительную черту Гарольда. Положительное в образе Гарольда - его протест против всякого гнета, глубокое разочарование в уготованных для него идеалах, постоянный дух поиска и желание устремиться навстречу неизведанному, желание познать себя и окружающий мир. Это натура мрачная. Смятенная душа его еще только начинает открываться миру. Гарольд - это «герой своего времени», мыслящий и страдающий. Образ Гарольда является основным организующим компонентом в построении поэмы. Описание путешествия Гарольда позволяет соединить огромное количество фактов из жизни народов Испании, Греции, Албании, сопоставить национальные типы и характеры. Забывая о своем герое, поэт постоянно делает отступления, он оценивает события политической жизни и деяния отдельных исторических лиц. Часто применяется в поэме прием контраста: красота южной природы, духовное величие простых людей Исп. и Албании противопоставляются лицемерию и бездуховности англ. буржуазно-аристократического общества. Это достигается постоянно вводимыми намеками на образ жизни английских обывателей, ироническими замечаниями в адрес английских политиков. Разителен также контраст между моральным обликом «знати благородной» и простых людей Испании. Первые оказываются предателями отечества, вторые - ее спасителями. Жанр лиро-эпической поэмы. В первой песне поэмы рассказывается о том, как Чайльд Гарольд путешествует по Порт. и Исп. Описание этого путешествия строится на типично романтическом контрасте. Гарольд поражен великолепием прекрасных морских ландшафтов, благоухающих лимонных рощ и садов, величественных горных кряжей. Но он видит, что этот цветущий край не знает мира и покоя: в Исп. бушует война; армия фр. захватчиков вторглась в нее с севера, англ. правительство под тем «благовидным» предлогом, что оно желает восстановить «законную» феодальную монархию, свергнутую Наполеоном, высадило в Кадиксе десант. Байрон рисует захватнические войны в их истинном, неприглядном свете, он лишает их ореола фальшивой героики. Давая в первой песне зарисовки быта, нравов, черт характера, Байрон вместе с тем показывает массовый героизм народа Исп., поднимавшегося на борьбу за свою независимость: девушка из Сарагоссы, оставив кастаньеты, бесстрашно следует за возлюбленным в битвах и перевязывает его раны, а когда ее любимый погибает, она сама ведет в бой соотечественников. Простой крестьянин оставил мирный труд, чтобы сменить серп на меч; горожане обучаются военному делу, чтобы дать отпор врагу, и т. д. Поэт славит мужество народа, призывает его вспомнить героический дух предков, стать грозой для иноземных захватчиков. Байрон одним из первых европейских писателей убедительно показал, что народ в состоянии сам постоять за свои права. Во 2-ой песне Гарольд посещает Грецию, народ которой тогда еще не имел возможности выступить с оружием в руках против своих поработителей - турок. Байрон проницательно предсказывал народу Греции, что свободу свою он сможет завоевать лишь собственными силами. Он предупреждал патриотов, что никакой иноземный союзник не поможет им освободиться от турецкого ига, если они сами не возьмутся за оружие. Во время своего путешествия Гарольд посетил также и Албанию. Описывая суровую природу этой страны, Байрон создал волнующий образ патриота. Образ Гарольда как бы постоянно заслоняется и отодвигается на задний план другим героем поэмы - собирательным образом народа тех стран, по которым путешествует Чайльд Гарольд,- образами исп. партизан, албанских патриотов, свободолюбивых греков. Создание Байроном этих образов явилось идейным и художественным новаторством для того времени. В 3-ей и 4-ой песнях поэмы все яснее высказывается неудовлетворенность Байрона своим героем; ему не нравится его роль пассивного наблюдателя, поэтому образ Гарольда вовсе исчезает в четвертой песне, уступая место лирическому герою. В 3-ей песне, описывая путешествия Гарольда по Бельгии, Байрон предается тягостному раздумью о будущем человечества. Он скорбит о страдающих миллионах; он проклинает мучителей народа - монархов и жандармов. Однако пессимизм у поэта сменяется уверенностью в неизбежность перемен. 4-ая песнь поэмы посвящена Ит. Всю эту часть поэмы пронизывает радостное предчувствие грядущих событий. Он напоминает итальянцам о славе их великих предков - о Данте, Петрарке и Тассо, Кола ди Риенца.
13. КОНЦЕПЦИЯ БАЙРОНИЧЕСКОГО ГЕРОЯ (НА МАТЕРИАЛЕ ВОСТОЧНЫХ ПОЭМ И ФИЛОСОФСКОЙ ДРАМЫ КАИН).
Концепция героя: бурная и страстная натура мятежника и бунтаря, готового сбросить любые оковы, налагаемые на него обществом. Одинокий скиталец, несущий сквозь жизнь свою таинственную скорбь и гордую мечту о свободе, он в разных поэмах появляется под разными именами, но его характер остается неизменным. В поэме «Корсар», из цикла восточных, байронический конфликт незаурядной личности и враждебного ей общества представлен в особенно полном и непосредственном выражении. «Каин», воплощающий собой неустанное вопрошание, сомнение, неугасимое стремление во всем «дойти до самой сути». Но дух протеста, сомнения, вопрошания не угасает в его душе, он находится в состоянии непримиримого богоборчества.
А. С. Пушкин за мрачной гордостью героев Байрона увидел таившийся в них безнадежный эгоизм.
15. ПЕРЕОСМЫСЛЕНИЕ РОМАНТИЧЕСКИХ ТЕМ И ГЕРОЕВ В «ДОН ЖУАНЕ» БАЙРОНА. Байрон делает Жуана человеком, неспособным противиться давлению окружающей среды. Во взаимоотношениях со своими возлюбленными (Юлия-замужняя дама, юная гречанка Гаиде, русская императрица Екатерина II, турецкая султанша Гюльбейя, английские великосветские дамы) Дон Жуан выступает в роли не соблазнителя, а соблазняемого. Обстоятельства, как правило, сильнее Дон Жуана. Именно представление об их всемогуществе и становится источником иронии, проникающей во все поры байроновского повествования. Поэт обыгрывает идею власти реальности над романтической мечтой. Сюжетная линия романа то и дело перемежается лирическими отступлениями, образующими его второе поэтическое измерение. В центре стоит второй лирический герой «Дон Жуана», а именно сам повествователь. В его исполненных горечи речах встает образ растленного, своекорыстного мира, объективное изображение которого составляет важнейшую часть авторского замысла. Байрон, осуществляя этот замысел и развивая те стороны своего метода, которые в общей форме уже наметились в «Бронзовом веке», делает сатирический акцент на таких социально конкретных чертах современного общества, как культ денег, захватнические войны, беспринципность политики, продажность литературы, моральная коррупция и т. д. Сообщая этой безрадостной картине эпическую широту и реалистическую точность, Байрон с такой же конкретностью и определенностью формулирует свое революционное кредо. Хотя проходящая сквозь роман идея революции и не уничтожает основную скептическую тональность повествования, она вносит в него стихию гневной патетики и придает ему подлинно байроновский тираноборческий пафос («Камни научу я громить тиранов»). Как можно судить по дневниковым записям поэта, он собирался дать идее революции и сюжетное воплощение. Согласно его замыслу Дон Жуан должен был стать участником французской революции и обрести свою смерть в гуще ее событий. Всем этим обилием самых различных, а иногда и взаимоисключающих друг друга идейно-тематических мотивов определилось и художественное своеобразие романа в стихах. В сложном поэтическом составе этого произведения, объединившего в себе лиризм и иронию, едкий скепсис и возвышенную патетику, мрачную скорбь и «беззлобный» юмор, ясно различимы элементы реализма. Однако эти сдвиги в творческом методе Байрона, отразившие общий процесс перерастания романтизма в реализм, не привели к разрушению идейно-художественных первооснов творчества поэта. Его «Дон Жуан», представляющий собою романтическую прелюдию к социальному роману XIX века, создан все тем же Байроном, какого знала и чтила передовая общественность мира. Героическая смерть, настигшая его в греческой крепости Миссолунги, куда он прибыл, чтобы принять участие в освободительной войне греческого народа, подтвердила неизменность его жизненной позиции и внесла завершающие штрихи в поэтический образ «певца свободы», прочно вошедший вместе с наследием поэта в мировую литературную традицию.
16. РОМАНТИЗМ ВО ФРАНЦИИ. ЕГО ОСОБЕННОСТИ НА ПРИМЕРЕ Ж.САНД. Фр. романтизм был более отчетливо связан с политической борьбой эпохи, чем романтическое движение других стран. Французский романтизм развивался в первое тридцатилетие XIX века. На рубеже 1830-х годов подъем революционного движения и обострение социальных противоречий потребовали от искусства прямого обращения к современности. Социальная действительность становится в центре романа, драмы, проникает в поэзию. Выступают великие реалисты Стендаль и Бальзак. Рядом с реалистическим романом из современной жизни возникают различные виды романтического социального романа. Крупнейшим явлением в этой области, наряду с творчеством Виктора Гюго, явилось творчество Жорж Санд. Аврора Дюдеван известна всему миру под именем Жорж Санд. Начиная с 1-го самостоятельного романа «Индиана», Жорж Санд в романах 1830-х годов повела борьбу за эмансипацию женщины, против института буржуазного брака, основанного на корысти и угнетении. Ее героини боролись за человеческое достоинство женщины и за свободу чувства, выступали как романтические бунтари, протестуя против подавления личности. Все повествование проникнуто романтической взволнованностью и лиризмом, которые навсегда остались отличительной особенностью стиля Жорж Санд. В ее творчество входит новый герой - человек из народа, с которым для писательницы связано будущее. В лучших ее романах тех лет «Странствующий подмастерье», «Орас», «Консуэло» отразились идейные искания эпохи, ее идеалы и иллюзии. Жорж Санд горячо защищает простых людей, ратует за сближение высших классов с тружениками, носителями нравственного идеала. Именно в народе находит Жорж Санд самоотверженность, доброту и героизм, которые, по ее мысли, способны излечить общество от корысти и эгоизма. Все это ярко выразилось в романе «Орас».
17. ЭСТЕТИЧЕСКИЕ ПРИНЦИПЫ ГЮГО И ИХ РЕАЛИЗАЦИЯ В РОМАНЕ «СОБОР ПАРИЖСКОЙ БОГОМАТЕРИ». “Собор Парижской богоматери” Гюго задумал роман как “картину Парижа XV века” и в то же время как подлинно романтическое произведение. Революция, захватившая Гюго политическими страстями, прервала было его работу над романом, но затем, как рассказывают его близкие, он замкнул на ключ свою одежду, чтобы не выходить из дому, и через пять месяцев пришел к издателю с готовым произведением. В “Соборе” нашла применение его теория гротеска, которая делает необычайно зримым как внешнее уродство, так и внутреннюю красоту горбатого Квазимодо, в противоположность показному благочестию и глубокой внутренней порочности архидиакона Клода Фролло. Здесь еще более ярко, чем в поэзии, обозначились поиски новых моральных ценностей, которые писатель находит, как правило, не в стане богачей и власть имущих, а в стане обездоленных и презираемых бедняков. Все лучшие чувства - доброта, чистосердечие, самоотверженная преданность - отданы им подкидышу Квазимодо и цыганке Эсмеральде, которые являются подлинными героями романа, в то время как антиподы, стоящие у кормила светской или духовной власти, подобно королю Людовику XI или тому же архидиакону Фролло, отличаются жестокостью, изуверством, равнодушном к страданиям людей. «Квазимодо есть олицетворение угнетенного и презираемого средневекового народа, в котором просыпается наконец любовь и жажда справедливости, а вместе с ними и сознание своей правды и еще непочатых бесконечных сил своих» - Достоевский.
Оно сложно, двусоставно. Первая часть – это глобальный пессимизм, горькая безнадёжность, «мировая скорбь», разочарование во всём. Мир крайне несовершенен, в нём никогда не воплощаются наши мечты и идеалы, в нём невозможна ни настоящая любовь, ни дружба, ни счастье. Конечно, невозможно и то идеальное общество, о котором мечтали просветители. Несовершенство мира и общества вечны. Человек обречён на страдания, одиночество и смерть.
При этом Байрон не был атеистом, он верил в Бога, сотворившего мир, но он считал, что Бог – злое существо, которое создало человека на потеху себе и с интересом наблюдает за его мучениями с небес.
Вторая часть мировоззрения Байрона, странным образом противоположна первой, но логически из неё вытекает – это трагический героизм. В этих страшных, тяжёлых условиях человеку остаётся одно: несмотря ни на что, не унижаться, сохранять своё внутреннее благородство, уметь презирать этот страшный мир, так или иначе противостоять ему – даже если нет никаких шансов на победу. Есть нечто более важное, чем реальная победа - это внутренняя победа, стойкость в отстаивании идеалов и ценностей, чувство собственного достоинства. Лучше погибнуть, но не сдаться, не предать самого себя. Идеал человека для Байрона – герой, противостоящий чему-то более сильному, непобедимому, непреодолимому. Например, Прометей из стихотворения 1816 года «Прометей», в конце которого Байрон даёт определение человеческой жизни:
И, свергнут с горней высоты, / Сумел так мужественно ты,
Так гордо пронести свой жребий, / Противоборствуя Судьбе,
Ни на Земле, ни даже в Небе, /Никем не сломленный в борьбе.
И смертным ты пример явил. / Ты - символ их судеб и сил.
Жизнь человека - непокорство, / Беде и злу противоборство,
Когда силён одним собой, / Всем чёрным силам даст он бой.
Бесстрашье чувства, сила воли / И в бездне мук сильней всего.
Он счастлив этим в горькой доле.
Чем бунт его - не торжество? / Чем не победа – смерть его?
И ещё один существенный момент. Необычность, нетрадиционность мировоззрения Байрона заключалась в том, что он восхищался сильными людьми, которые в своём противостоянии с судьбой и несправедливым человеческим обществом способны на нарушение нравственных норм, на преступление и зло. Сила духа, гордость, чувство собственного достоинства, свободолюбие были для Байрона качествами более ценными, чем доброта и человеколюбие. Таким образом, Байрон очень серьёзно отступил от традиционной христианской морали, и, тем не менее, остался в мировой культуре как великий поэт.
Творчество.
Лирика - самая лучшая, совершенная, неустаревшая часть творчества Байрона. Вся она проникнута благородством, то есть умением уступить, защитить, взять страдание и вину на себя, это проявление высокого альтруизма, основанного на уважении к другому, а также на уважении к себе самому.
В лирике Байрона можно выделить несколько основных, наиболее значимых тем.
1 тема – любовь . Разочарованный Байрон в основном описывал любовь трагическую, несчастную, потерянную. Однако, были у него стихи о любви счастливой. Например, «Подражание Катуллу» (1806) - в переводе А. Блока - показывающее всю страстность Байрона.
О, только б огонь этих глаз целовать / Я тысячи раз не устал бы желать.
Всегда погружать мои губы в их свет – / В одном поцелуе прошло бы сто лет.
Но разве душа утомится, любя. / Всё льнул бы к тебе, целовал бы тебя,
Ничто б не могло губ от губ оторвать: / Мы всё б целовались опять и опять;
И пусть поцелуям не будет числа, / Как зёрнам на ниве, где жатва спела.
И мысль о разлуке не стоит труда: / Могу ль изменить? Никогда, никогда.
Это как раз то первоначальное и неповторимое по своей юношеской абсолютности счастье, которое Байрон потерял впоследствии и по которому тоскует в других стихах.
Первый любовный цикл посвящён Мэри Чаворт, ей посвящено наибольшее количество стихов, мы упомянем лишь лучшие. Стихотворение «Ты счастлива» (1808) похоже на стихотворение Пушкина «Я вас любил» своим внутренним благородством. Он встречает свою бывшую возлюбленную через несколько лет после разлуки, она, уже замужняя, была с ребёнком. В его душе неожиданно с новой силой вспыхивает давняя любовь, а вместе с ней и ревность, и горечь от несбыточности возможного счастья. Но он усилием воли скрыл все эти мучительные чувства, подавил их, чтобы не нарушить счастья, душевного спокойствия возлюбленной.
«Стансы к некой даме, написанные при отъезде из Англии» (1809). Любовь, которая принесла страдание, разочарование и одиночество, несмотря ни на что живёт в сердце, безнадёжная любовь к женщине, отвергнувшей лирического героя.
Я одинок средь бурь и гроз, / Как без подруги альбатрос,
Смотрю вокруг – надежды нет / Мне на улыбку и привет.
В толпе я шумной потону – / И всё один, люблю одну.
Прорезав пенных волн гряду, / Я на чужбине дом найду,
Но, помня милый, лживый лик, / Не успокоюсь ни на миг
И сам себя не обману, / Пока люблю я лишь одну.
Любой отверженный бедняк / Найдёт приветливый очаг,
Где дружбы и любви тепло / Его бы отогреть могло…
Кому я руку протяну, / Любя до смерти лишь одну?
Подробный счёт былых потерь -/Чем были мы, что мы теперь,
Разбил бы слабые сердца, / Моё же стойко до конца.
Оно стучит, как в старину, / И вечно любит лишь одну.
Обратите внимание, как благородно и сдержанно выражает Байрон душевные муки.
Далее цикл, посвящённый некой Тирзе, неизвестной возлюблённой Байрона, рано умершей (скорее всего он познакомился с ней во время путешествия). В этих стихах выражены одновременно и сильная любовь, и страшное горе после смерти возлюбленной. Лучшее стихотворение - «Нет, не хочу ни горьких слов» (1811).
Замечательный цикл из трёх стихотворений обращён к сестре Августе, он написан в 1816 году после изгнания из Англии. В них выражена нежная благодарность сестре за то, что она одна не предала его, не отвергла, в то время как все его отвергли и гнали как зверя. Два стихотворения с одинаковым названием «Стансы к Августе» и одно «Послание к Августе».
Кроме того, нужно упомянуть прекрасное стихотворение, посвящённое неизвестно кому - «Ты плачешь» (1815).
2 тема лирики Байрона – разочарование в жизни, непосредственное выражение душевных страданий, констатация несправедливого, бесчеловечного, бессмысленного устройства мира.
Сильнее всего страдание выражено в стихотворении «Душа моя мрачна» (1815) в знаменитом переводе Лермонтова. В нём для выражения своего чувства Байрон воспользовался сюжетом Ветхого завета. Царь Саул просит певца спеть печальную песню, чтобы через неё выплеснуть своё горе.
Пусть будет песнь твоя дика. Как мой венец,
Мне тягостны веселья звуки!
Я говорю тебе: я слёз хочу, певец,
Иль разорвётся грудь от муки.
«Солнце неспящих» (1815). Этот шедевр печатается в разных переводах с называниями «Солнце бессонных», «Солнце бодрствующих», классическим, лучшим является перевод А.К. Толстого.
Неспящих солнце, грустная звезда,
Как слёзно луч мерцает твой всегда,
Как темнота при нём ещё темней,
Как он похож на радость прежних дней!
Так светит прошлое нам в жизненной ночи,
Но уж не греют нас бессильные лучи.
Звезда минувшего так в горе мне видна,
Видна – но далека, светла – но холодна.
Тусклый свет далёкой звезды – символ печали по невозвратимо ушедшему счастливому прошлому.
В некоторых стихах Байрон представляет смерть как нечто положительное, желанное окончание бессмысленной жизни. «Эвтаназия» (благая смерть) и «К Времени» (оба -1812).
Байрон даёт несколько способов на время забыть страдание. Первый – утопить горе в вине - «Наполняйте стаканы» (1809). Второй – бегство от ненавистного человеческого общества в природу. Причём, с детства поэта тянуло не к мирным английским пейзажам, а к чему-то более грандиозному необычному, к горам и морю. Об этом одно из лучших стихотворений Байрона «Хочу я быть ребёнком вольным» (1807) перевод Брюсова или в переводе Левика «Когда б я мог в морях пустынных» (оба перевода равноценны).
Дай мне, Судьба, в густых дубравах / Забыть рабов, забыть вельмож,
Лакеев и льстецов лукавых, / Цивилизованную ложь.
Дай мне над грозным океаном / Бродить среди угрюмых скал,
Где не знаком ещё с обманом, / Любил я, верил и мечтал.
Я мало жил, но сердцу ясно, / Что мир мне чужд, как миру я.
Ищу, гляжу во тьму – напрасно: / Он скрыт, порог небытия!
Порою боль души глухую / Смирит вино на краткий срок,
И смех мой весел, я пирую, / Но сердцем, сердцем одинок.
Третья важная для Байрона тема – героическая, воспевание героев . Лучшие стихи – «Ты кончил жизни путь герой, / теперь твоя начнётся слава» (1815), «Прометей» (1816), «В день, когда мне исполнилось 36 лет» (1824). Здесь же нужно упомянуть стихи, посвящённые Наполеону, к которому Байрон относился неоднозначно, но в основном – восхищался им как сильной личностью, возвышающейся над толпой ничтожеств, презирающей общепринятую мораль и потому обречённой на трагическое одиночество. Лучшее стихотворение из наполеоновского цикла – «Звезда Почётного легиона» (1815) - это название высшего до сих пор ордена во Франции, учреждённого Наполеоном. Но лучше всего о нём сказано в поэме «Паломничестве Чайльд-Гарольда» (песня 3, строфы 39, 40, 42, 45).
Одно из лучших и знаменитых произведений Байрона - поэма «Паломничество Чайльд-Гарольда ». Первые две песни написаны в 1809-11 годах. Третья и четвёртая – 1816-18. Чайльд-Гарольд стал самым ярким воплощением разочарованного героя, лишнего человека (как его назвали в России) в европейской литературе. Он стал символом разочарования, прямым предшественником Онегина и Печорина. Он очень похож на самого Байрона, биографические данные у них во многом совпадают.
Очень интересно и необычно то, что Чайльд-Гарольд, главный герой, близкий автору, с самого начала в течение 4 строф характеризуется исключительно отрицательно – как бездельник и развратник, который «душою предан низменным соблазнам». Далее начинается оправдание героя, выясняется, что он страдающий развратник. «Но в сердце Чайльд глухую боль унёс», «любил одну – прельщал любовью многих, / Любил и не назвал её своей» (конечно, тут вспоминается история с Мэри Чаворт). Чтобы развеять тоску, Чайльд-Гарольд едет в путешествие по тем же восточным странам, что посетил и сам Байрон. Вся поэма есть просто описание путевых впечатлений героя без всякого сюжета. Поэма очень необычна тем, что образ автора имеет в ней гораздо большее значение, чем образ главного героя, авторские отступления занимают гораздо больше места, чем повествование о герое. Да и путевые впечатления принадлежат скорее Байрону, чем Чайльд-Гарольду. Ближе к концу Байрон практически забывает о существовании своего героя.
Поэма похожа на гигантское (150-страничное) лирическое стихотворение, в ней главное - раскрытие богатого внутреннего мира самого Байрона, его неравнодушной страстной души, его ярких, сильных, глубоких чувств, а также его оригинальных взглядов на человеческую жизнь, на природу, на историю, на современные ему исторические события.
Но читать поэму без подробного исторического комментария очень трудно, Байрон в ней постоянно касается событий, которые совершенно незнакомы или малознакомы русскому читателю. К сожалению, наши издания поэмы весьма скупы на комментарии.
Песнь 1. Путешествие по Португалии, Испании. Главное – страстное, сочувствующее описание героической борьбы за свободу, которую ведёт испанский народ с захватчиками-французами в 1809 году.
Ты видишь трупы женщин и детей / И дым над городами и полями?
Кинжала нет – дубиной, ломом бей, / Пора кончать с незваными гостями!
На свалке место им, в помойной яме! / Псам кинуть труп – и то велик почёт!
Засыпь поля их смрадными костями
И тлеть оставь, пусть внук по ним прочтёт,
Как защищал своё достоинство народ.
Песнь 2. Посещение Албании, восхищение мужеством албанских горцев, путешествие по Греции: восхищение её древней культурой и возмущение рабской покорностью современных греков, завоёванных турками.
Песнь 3. Посещение поля битвы при Ватерлоо в Бельгии, где был в последний раз разгромлен Наполеон. Самое главное – восхищение прекрасной природой Швейцарии, её горами и озёрами. Это самая лучшая песнь, самая страстная, эмоциональная, наполненная глубокими философскими размышлениями. Особенно прекрасно описание ночи в горах, сначала тихой, потом начинается гроза (строфы 89-103), автор ощущает себя как частичку природы.
Какая ночь! Великая, святая, / Божественная ночь! Ты не для сна!
Я пью блаженство грозового рая, / Я бурей пьян, которой ты полна.
Песнь 4. Описание Италии, её древней культуры, восхищение итальянским искусством. То же неплохая, философская песнь, особенно знаменито объяснение в любви к морю в самом конце (строфы 179-184).
Смысл поэмы. Паломничество – это путешествие к святым местам для очищения, укрепления души, обретения высших положительных ценностей. Разочарованные герой и автор ищут эти ценности, и находят, хотя преодолеть разочарование окончательно им всё равно не удаётся. В поэме выясняется, что главная ценность - свобода во всех смыслах: и политическая, и личная. Вторая ценность - красота природы, а также красота, созданная человеком, - искусство. В проповеди этих ценностей и состоит смысл поэмы.
Песнь 4. Строфа 127.
Так будем смело мыслить! Отстоим / Последний форт средь общего паденья.
Пускай хоть ты останешься моим, / Святое право мысли и сужденья,
Ты, Божий дар! Хоть с нашего рожденья / Тебя в оковах держат палачи,
Чтоб воспарить не мог из заточенья / Ты к солнцу правды, - но блеснут лучи,
И всё поймёт слепец, томящийся в ночи.
Восточные поэмы.
Всего их было шесть. Писались с 1813 по 1816 год. Именно на них основывалась огромная прижизненная слава Байрона. Это важнейшие произведения в его творчестве. Особенности: 1) для всех поэм характерна экзотичность места действия, в большинстве их них – это восточные страны, а именно Турция или Греция. 2) напряжённый яркий любовный сюжет: измена, ревность, месть, убийства, самоубийства и т.д. 3) страстность, эмоциональность повествования. 4) атмосфера таинственности, загадочности, недосказанности.
5) Особый необычный тип героя – байронический. Герои восточных поэм очень противоречивы. С одной стороны, они абсолютные эгоисты, гордецы, презирающие всех людей. В них нет ни капли человеколюбия, доброты, они легко проливают кровь, они почти все преступники, злодеи, убийцы. И все эти отрицательные качества автор не только не скрывает, но демонстративно настаивает на них. Но с другой стороны, они так описаны, что мы явно чувствуем авторскую симпатию – они привлекательны необыкновенной смелостью, страстностью, благородством, глубиной душевных страданий, причины которых часто неизвестны. Они проливают кровь, но всегда (или почти всегда) в открытом честном бою, не убивают слабых, безоружных. Но главное - это их необыкновенная сила духа, им нужны такие страсти, такие переживания, которые обычные люди не выдерживают. Они живут опасностью, риском, так, чтобы захватывало дух.
Эти герои одновременно и отталкивают, и привлекают, но в целом всё-таки больше привлекают. Так Байрон впервые столь ярко опоэтизировал зло, показал, что зло может быть привлекательным. После него обаяние зла исследовали и Лермонтов (образ Печорина), и Достоевский (образ Ставрогина из романа «Бесы») и, наконец, Булгаков в «Мастере и Маргарите» (образ Воланд).
Итак, самые значительные восточные поэмы, достойные прочтения.
«Гяур», что значит по-турецки неверный, не мусульманин, враг. Так зовут главного героя - молодого европейца. Очень необычно, что на протяжении большей части поэмы автор целенаправленно главного героя характеризует с отрицательной стороны: с точки зрения врагов, полных ненависти и страха к Гяуру.
Сначала рассказчик – простой турецкий рыбак, случайно ставший свидетелем основных сюжетных событий. В конце отрывка он произносит самые страшные проклятия Гяуру. Ему мало того, что он попадёт в ад, он должен после смерти выходить из могилы и как вампир пить «кровь живую своих же собственных детей».
И действительно, по сюжету он разрушил семью, стал причиной гибели молодой женщины, убил её мужа. Турецкий паша Гассан ввёл его в свой дом, а он влюбился в молодую жену хозяина Леилу, и та ответила взаимностью. Узнав о готовящейся измене, Гассан по турецкому обычаю приказал неверную жену утопить. Гяур отомстил, в бою убил Гассана.
Коль дьявол плотью облекался, / Он в этом облике являлся.
Клянусь спасеньем – только ад / Мог породить подобный взгляд!
И только в конце слово даётся самому Гяуру: но и здесь мы не услышим опровержения обвинений в свой адрес, раскаяния. Герой просто объясняет свой характер воина и страстного, страдающего человека, любившего и потерявшего любовь.
Пускай мою любовь клеймят
Грехом, позором, преступленьем, / Карай и ты её презреньем.
Старик, ты смотришь на меня, / Как будто хищный коршун я, -
Ты не скрываешь отвращенья. / Да, путь кровавый преступленья
И я прошёл, как коршун злой, / Но я не знал любви другой.
Я сердцем твёрд. Моё желанье - / иль смерть, иль счастье обладанья.
Да, я умру, но я любил, / Я радость жизни ощутил.
Перед смертью он гордо отказывается от исповеди и покаяния.
«Корсар» - тоже хорошая поэма, но только в переводе Ю. Петрова, а не Шенгели. Главный герой Конрад – бесстрашный и беспощадный предводитель шайки пиратов (корсар – это и есть пират). Тоже очень яркий сюжет, автор также не жалеет для Конрада чёрных красок. Но это поэма более аналитическая, в ней есть попытка проанализировать характер героя, глубже заглянуть в его душу, понять её противоречия.
«Лара» - наиболее интересная из восточных поэм. Лара – герой откровенно безнравственный, наименее человечный образ среди всех героев восточных поэм, поскольку в поэме он никого не любит. Гяура же и Корсара глубокая любовь очеловечивает. Лара любит только себя.
Но несмотря на это Лара остаётся необыкновенно привлекательным героем, в его жизни есть какая-то страшная тайна, которая не раскрывается до конца. Он мечтает об одном - стать выше всех. Чувствуется, что для него нет никаких пределов, никаких законов, которые он не преодолеет.
Он себялюбья мелкого не знал.
Одною мыслью вечно вдохновлён - / Не ведать равных! Этим искушеньем
Охваченный, не погнушался б он / Вступить на путь, ведущий к преступленьям.
Не ведать равных! Люди на земле / Едва ль такой исполнятся отваги,
Чтоб подглядеть, как он погряз во зле,
Чтоб разглядеть, как он расцвёл во благе.
Обычные заботы унялись / В его душе, а дух в такую высь
Взлетел, что кровь струилась по-иному, / Лишь отвращенья полная к земному.
Невероятная гордыня возносит героя на высоту, недоступную обычным смертным, где кровь даже струится по-иному. В своей гордыне он пытается даже соперничать с Богом.
Мятежно воспаряя надо всем, / Готовый над стихиями смеяться,
Он думал: есть ли в небе Тот, пред кем
Склониться должен он иль с кем сравняться?
Лара – по духу истинный богоборец. Как Гяур и Конрад, перед смертью он гордо отказывается от христианских обрядов покаяния, от примирения с Богом.
Лара – князь, но становится во главе крестьянского восстания против дворян, видимо, с целью захватить высшую власть. Восставших разбивают, и Лара в последнем бою храбро погибает. И тут оказывается, что его верный, абсолютно преданный молодой красивый, всегда молчаливый паж - переодетая девушка, влюблённая в Лару. Она умирает от тоски на его могиле. Такая вот романтическая история.
«Паризина» - также одна из самых красивых поэм Байрона, но в ней герой другой, более обычный, правда, он тоже совершает преступление – вступает в связь с молодой женой своего отца и за это казнён. Но выясняется, что виноват во всём отец, он когда-то отбил у сына невесту и насильно женился на ней.
Восточные поэмы очень серьёзно повлияли на мировую литературу, в том числе русскую, вызвали массу подражаний. Под их непосредственным влиянием Пушкин писал свои южные поэмы (самая из них байроническая «Бахчисарайский фонтан»), Лермонтов – кавказские поэмы («Мцыри» очень похож на «Гяура»).
Далее поэма не входящая в число восточных - «Шильонский узник» (1816), прекрасно переведённая В.А. Жуковским, также относится к лучшим созданиям Байрона. В ней очень ярко, глубоко переданы страдания, отчаяние, ужас человека, много лет томящегося в сыром подземелье средневекового замка, на глазах которого умерли два его брата. 9 строфа поэмы – яркое описание болезненного бреда героя, находящегося на грани сумасшествия.
Но что потом сбылось со мной, / Не помню… свет казался тьмой,
Тьма светом; воздух исчезал; / В оцепенении стоял,
Без памяти, без бытия, / Меж камней хладным камнем я;
И виделось, как в тяжком сне, / Всё бледным, тёмным, тусклым мне;
Всё в мутную слилося тень; / То не было ни ночь, ни день:
То было – тьма, без темноты; / То было – бездна пустоты
Без протяженья и границ; / То были образы без лиц;
То страшный мир какой-то был, / Без неба, света и светил,
Без времени, без дней и лет, / Без промысла, без благ и бед,
Ни жизнь, ни смерть – как сон гробов, / Как океан без берегов,
Задавленный тяжёлой мглой, / Недвижный, тёмный и немой.
Самое страшное и парадоксальное, что, в конце концов, он так привык к тюрьме, что после освобождения пожалел о ней.
- 35.94 Кб1.Введение…………………………………………………… ……………..3
2.Лирика Байрона…………………………………………………………. .5
3.Новаторство лирики Байрона……………………………………………7
4.Заключение……………………………………………. ………………..15
5.Список использованной литературы…………………………………..16
Введение
Творчество великого английского поэта Байрона вошло в историю мировой литературы как выдающееся художественное явление, связанное с эпохой романтизма. Возникшее в Западной Европе в конце XVIII - начале XIX века новое направление в искусстве было реакцией на Французскую революцию и связанное с нею просветительство.
Неудовлетворенность результатами Французской революции, усиление политической реакции в странах Европы вслед за ней оказались подходящей почвой для развития романтизма. Среди романтиков одни призывали общество вернуться к прежнему патриархальному быту, к средневековью и, отказываясь от решения насущных проблем современности, уходили в мир религиозной мистики; другие выражали интересы демократических и революционных масс, призывая продолжить дело Французской революции и воплотить в жизнь идеи свободы, равенства и братства. Пламенный защитник национально-освободительного движения народов, обличитель тирании и политики захватнических войн, Байрон стал одним из ведущих зачинателей прогрессивного направления в романтизме. Новаторский дух поэзии Байрона, его художественный метод романтика нового типа был подхвачен и развит последующими поколениями поэтов и писателей разных национальных литератур.
Творчество Байрона было новаторским, в нем содержались идеи, которые волновали как современников, так и последующие поколения. Недосказанное, непонятое Байроном досказывалось или рождало новые споры, но всегда его творчество тревожило умы, будило фантазию. И поэт, как бы предвидя это, сказал:
Жил я не напрасно!
Хоть, может быть, под бурею невзгод,
Борьбою сломлен, рано я угасну,
Но нечто есть во мне, что не умрет,
Чего ни смерть, ни времени полет,
Ни клевета врагов не уничтожит,
Что в эхо многократном оживет...
Лирика Байрона
С английским языком, английской литературой связано имя – лорда Джорджа Гордона Байрона. Пожалуй, сейчас трудно представить себе, что значил для современников этот загадочно разочарованный паломник, избранник и изгнанник, идол и демон в одном лице. Обаяние его граничило с магнетизмом, его образ легендарен. Под знаком Байрона развивались литература, музыка и искусство романтизма, складывались убеждения, образ мыслей, манера поведения. Он был наряду с Наполеоном - кумиром своей эпохи, являясь наиболее заметной личностью среди великих поэтов Англии начала 19 века.
За исключением Шекспира, Байрон из всех английских поэтов является тем, кого русские читатели знают лучше всего. Но в его собственной стране его позиция не настолько безопасна по целому ряду причин.
Во-первых, имел место протест против жестокой войны Байрона с тиранией и лицемерием Церкви и Состояния (который был тонко замаскирован как протест против предполагаемой безнравственности поэта). Тогда, во второй половине 19-ого столетия, в течение доминирования программы "Искусства для пользы искусства", поэзия Байрона, как пишет Н. Дьяконова, «была объявлена технически ограниченной, немузыкальной и старомодной» . Совершенная несправедливость этого мнения слишком очевидна. Было укоренено предубеждение эстетов, - поэтов и критиков, - против всей поэзии с явным смыслом, прямым экспонированием социальных и этических понятий. Кроме того, поэты второй половины столетия, особенно эстетической школы, следовали по примеру романтичных современников Байрона более, нежели его. Дальнейшее развитие большей части английской поэзии продолжалось в направлении, противоположном принятому Байроном. Поэтому, в Англии его искусство критиковалось и все еще критикуется как принадлежащее к эпохи прошлого и отличное от современных тенденций. Никто в Англии не вызывал такого взрыва противоречивых чувств, как Байрон. Его боготворили – и проклинали, возносили до небес – и смешивали с грязью, провозглашали гением – и посредственностью. В отношении Байрона сложился ряд оценочных эпитетов – глубокий, мрачный, сильный, могущественный, и в то же время – однообразный. Одним из первых в России (в статье 1824 г.) В.К. Кюхельбекер противопоставил «огромного Шекспира и однообразного Байрона». Первоисточник такого распространившегося мнения об однообразии Байрона Пушкин видел в английской критике, которая не раз свидетельствовала об односторонности дарования Байрона, даже и удивляясь при этом силе поэта, способного, согласно В. Скотту, «вновь и вновь выводить на общественную сцену один и тот же характер, который не кажется однообразным только благодаря могучему гению его автора» . В байроновском искусстве боролись романтический индивидуализм с его вкусом к классической поэзии, чью гармония, симметрия и правильность он рассматривал как вариант конструкции его рационалистических идеалов. Несмотря на огромное количество критической литературы, посвященной творчеству Байрона, разбору его чисто лирической темы, ее особенностей и лингвистическому анализу посвящено не столь много литературы. Любовная лирика Байрона была отчасти заслонена великой тенью его драматических произведений и поэм, частью которой являлась. Как отмечал И. Шайтанов, "тиражирование байронического героя создало байронизм, от которого и теперь еще трудно отделить Байрона. Герой заслонил автора. По отношению к творчеству ту же формулу можно выразить так: поэма заслонила лирику. А внутри жанра поэмы: повествовательное, фабульное начало возобладало над лирической оценкой" . Увиденный таким образом Байрон выглядел однообразным. Поэтому представляется актуальной задачей попытаться восполнить этот пробел, доказав новаторство, современность и специфичность любовной темы в лирике английского классика. «Заново прочитать Байрона сегодня в значительной мере означает увидеть его лириком»
Новаторство в лирике
Новаторство Байрона, сказавшееся с такой силой в его поэмах, проявляется в эти годы и в области лирической поэзии, в частности-в любовной лирике. С концом Возрождения английская лирическая поэзия надолго утратила то ощущение неразрывного единства духовного и плотского начала, без которого любовная лирика не может передать живой голос человеческой страсти. Утрате этой цельности способствовало и влияние пуританизма, под знаменем которого совершалась буржуазная революция XVII века, и та циническая распущенность, которую противопоставила пуританству аристократическая литература времен Реставрации. В XVIII веке этот разрыв было узаконивается литературной традицией, закрепляется разделением лирических жанров. «Высокая» страсть, говорящая выспренним языком классицистических абстракций, изливается в риторических, напыщенных и холодных элегиях и посланиях. А земные радости любви оказываются по преимуществу предметом «комической», фривольной, зачастую натуралистически грубой поэзии. Бернсу, великому поэту шотландского народа, удалось первому преодолеть этот разрыв и вернуть письменной поэзии то единство духовного и телесного, которое всегда жило в устном фольклоре. Байрон, высоко ценивший Бернса, следует его примеру в естественности выражения лирического чувства. Чувственный пыл» его поэзии, отмеченный Энгельсом, не исключает, а предполагает задушевность и глубину. Унаследованное Байроном от просветительского материализма, наперекор идеалистической реакции его времени, уважение к земному естественному человеку, признание законности всех его природных прав и стремлений, образует идейный подтекст его любовной лирики. В противоположность поэзии реакционного романтизма, где любовь представала как меланхолическое и даже, по самой своей земной природе, роковое и трагическое чувство, любовная лирика Байрона, раскрывает светлый, прекрасный идеал человека.
В основе любовной лирики Байрона - страстно отстаиваемое им право человека на всю полноту этого щедрого земного счастья.
Лирика Байрона многим обязана фольклору; поэт любил народные песни, охотно переводил их. Близость к народным песням проявляется и в безыскусственности, простоте и силе выражения чувства, и в напевности его любовной лирики. Многие его стансы положены на музыку.
Именно в лирической поэзии Байрона - в «Еврейских мелодиях» и в так называемом «наполеоновском» лирическом цикле - наиболее ясно намечаются в эти же годы пути преодоления индивидуалистического бунтарства «восточных поэм». «Еврейские мелодии» были написаны Байроном на рубеже 1814-1815 гг. Авторской право был подарено Байроном молодому композитору Исааку Натану, который вместе с другим композитором, И. Брэмом, положил «Еврейские мелодии» на музыку.
Одним из самых известных произведений этого цикла является произведение «Душа моя мрачна». В своем произведении автор затрагивает тему страдания, горечи, грусти, накопившейся в душе. Перед нами встает образ героя, убитого своим горем, но тем не менее, до конца не отчаявшегося. Он еще надеется, что «в груди его проснутся звуки рая». Лирический герой не смиряется с тем, что «грозный час настал». Напротив, он видит смысл своей жизни в том, чтобы противостоять «грозному часу». Он жаждет слез лишь потому, что только так он может пробудить в груди надежды и избавиться от страданий.
Лирический герой произносит призыв, в котором выражается его желание уйти от безудержного веселья, в котором он видит лишь муки и страдания. В нем звучит буйство жизни, что подчеркивает его мужественность и натуру истинного бойца.
«Песня для луддитов». Луддитами в Англии в начале XIX века называли рабочих, которые боролись за лучшую жизнь для себя. Простые люди в то время в Англии жили очень плохо. Они много работали (по двенадцать-четырнадцать часов) и получали очень мало денег. На заводах и фабриках в то время было очень много женщин и маленьких детей. Особенно мне жалко детей. Они не могли учиться и часто даже не умели ни читать, ни писать. С раннего детства им приходилось работать наравне со взрослыми, чтобы они могли элементарно выжить.
Луддиты выступали против таких порядков, против владельцев фабрик и заводов. Они выводили из строя машины и организовывали демонстрации, протестуя против тяжелой жизни. Луддитами их называли потому, что у них был легендарный предводитель по имени Лудд. Никто не знает, существовал ли он на самом деле. Но, как и другой народный герой Робин Гуд, он был символом борьбы за свободу. Об этих людях Джордж Байрон и написал свое стихотворение. Начинается оно такими словами:
Как когда-то за вольность в заморском краю
Кровью выкуп вносил бедный люд,
Так и мы купим волю свою.
Жить свободными будем иль ляжем в бою!
Смерть владыкам! Да славится Лудд!
В этих строках Джордж Байрон напоминает рабочим о том, как боролись за свободу их братья в Северной Америке. Тогда, в конце XVIII века, жители североамериканских колоний восстали против власти английского короля и с оружием в руках завоевали свободу. Король послал против них войска, но они победили и основали независимую страну – Соединенные Штаты Америки.
Вот и рабочих Англии Байрон призывает последовать примеру колонистов: взяться за оружие и пойти в бой против угнетателей.
Он считал, что люди должны быть свободными или погибнуть в бою за свободу. Но жить рабами нельзя. Нужно бороться со своими угнетателями:
Мы на саван тирану соткем полотна,
За оружье возьмемся потом.
Угнетателям смерть суждена!
И красильный свой чан мы нальем дополна,
Но не краской, а кровью нальем.
Байрон верил, что только с оружием в руках человек может завоевать свободу. И кровь, которую проливают люди, борясь за свою волю, проливается не зря:
Эта смрадная кровь, как живительный ил,
Нашу почву удобрит, и в славный тот день
Обновится, исполнится сил
Дуб Свободы, что некогда Лудд посадил,
И над миром прострет свою сень.
Байрон много выступал и писал в поддержку Греции. В то время эта страна была под властью Османской империи, но греки часто поднимали восстания против турецкого ига. Для них Байрон написал свою знаменитую «Песнь греческих повстанцев».
В этом стихотворении он призывает греков смело бороться за свою свободу и напоминает им о героях Древней Греции. Например, он говорит в ней о подвиге спартанцев под предводительством царя Леонида. Они все погибли в Фермопильском ущелье, защищая дорогу в Грецию. Им персы обещали жизнь и богатство, если они сдадутся, но те гордо отказались. Они предпочли умереть свободными, чем жить рабами. Вот и современных ему греков Байрон призывает быть такими же:
С презреньем сбросьте, греки,
Турецкое ярмо,
Кровью вражеской навеки
Смойте рабское клеймо!..
К оружию! К победам!
Героям страх неведом.
Пускай за нами следом
Течет тиранов кровь.
Также на эту тематику было написано стихотворение «Прометей». Здесь Байрон использовал античную легенду о Прометее, борце против тирании богов, за счастье человечества. Образ этого титана был одним из любимейших образов Байрона и его друга Шелли. Прометей «всегда занимал мои мысли», признавался Байрон. Он обращался к его образу еще в юношеских переводах с греческого и в таких, зрелых произведениях, как «Бронзовый век» и «Дон-Жуан». В стихотворении «Прометей» звучит призыв к сопротивлению тирании, возвеличивается благородный подвиг титана - защитника и покровителя людей.
Северная Италия изнемогала под пятой Австрии; центральная и южная ее части были раздроблены на ряд деспотических государств, в которых господствовали феодальные порядки. Байрон сближается с членами тайного общества карбонариев, при участии которого готовилось вооруженное восстание. «Италия заряжена, и у многих чешутся руки дернуть за спусковой крючок», - сообщает Байрон в одном из писем. Он принимает самое активное практическое участие в карбонарском движении, помогает итальянским патриотам деньгами, в его доме прячут оружие, готовясь к восстанию. Освобождение Италии для Байрона становится «великим делом».
Краткое описание
Творчество великого английского поэта Байрона вошло в историю мировой литературы как выдающееся художественное явление, связанное с эпохой романтизма. Возникшее в Западной Европе в конце XVIII - начале XIX века новое направление в искусстве было реакцией на Французскую революцию и связанное с нею просветительство.
Неудовлетворенность результатами Французской революции, усиление политической реакции в странах Европы вслед за ней оказались подходящей почвой для развития романтизма. Среди романтиков одни призывали общество вернуться к прежнему патриархальному быту, к средневековью и, отказываясь от решения насущных проблем современности, уходили в мир религиозной мистики; другие выражали интересы демократических и революционных масс, призывая продолжить дело Французской революции и воплотить в жизнь идеи свободы, равенства и братства.
