Введение

1. Русская армия в период Первой мировой войны

2. Русское общество в период Первой мировой войны

Заключение

Библиографический список

ВВЕДЕНИЕ

Данная работа посвящена некоторым аспектам первой мировой войны, а именно – состоянию русского общества и армии в период первой мировой войны. Выбор этой тематики связана с рядом факторов, на которых мы считаем необходимым заострить наше внимание.

Известно, что первая мировая война - один из самых широкомасштабных вооружённых конфликтов в истории человечества. Ее последствия, фактически, перекроили всю карту мира, сложившуюся в начале XX века. Прекратили свое существование Германская и Османская империи, Австро-Венгрии. Германия, перестав быть монархией, урезана территориально и ослаблена экономически. США превратились в великую державу. Тяжёлые для Германии условия Версальского мира и перенесённое ею национальное унижение породили реваншистские настроения, которые стали одной из предпосылок прихода к власти нацистов, развязавших Вторую мировую войну.

Потери вооружённых сил всех держав-участниц мировой войны составили около 10 миллионов человек. Голод и эпидемии, причиненные войной, стали причиной гибели, как минимум, 20 миллионов человек.

Не менее тяжелыми стали последствия войны и для России. Первая мировая война явилась большим испытанием для российского общества, изменив его экономику, политику, общественную психологию и индивидуальное сознание людей. Большинство историков придерживаются мнения о том, что существует прямая связь между событиями 1 августа 1914 г. и гибелью монархии в феврале 1917 г. в России.

В этой связи можно утверждать, что глобальный конфликт 1914-1918 годов был не только войной «пушек» но и войной психологической, в которой настроения в армии и обществе были не менее важны чем, например, снабжение боеприпасами или обеспечение военной техникой.

Цель данной работы – изучить состояние русского общества и армии в период Первой моровой войны.

1. Русская армия в Первой мировой войне (1914-1918 гг.)

К началу войны численность русской армии достигала свыше 1 млн. человек. Армия была неплохо вооружена и обучена, имела за плечами большой боевой опыт. Накануне в 1913 году была разработана и принята "Большая программа" по усилению и совершенствованию армии. Но начавшаяся 1 мировая война прервала её выполнение. Русская армия оказалась не совсем подготовленной к войне, т.к. находилась в процессе перестройки. Но даже в таких не благоприятных условиях были проведены успешные военные операции и оказана огромная помощь войскам союзников. После серьёзного прорыва на Северо-Западном фронте, когда первая армия нанесла серьёзное поражение немцам под г. Гумбиненном, немецкое командование начало срочную переброску войск с запада на восток. Положение" союзников России заметно облегчилось. Немецкие войска уже в 1 числах августа нанесли мощный удар по Северной Франции, ставя своей задачей окружить французскую армию и захватить Париж. Тем самым Франция могла капитулировать и закончить боевые действия, так как Французские и английские войска поначалу не могли сдержать противника, и казалось, что немцы были близки к осуществлению своего замысла. Однако, к полной неожиданности для германского командования, русская армия сделала прорыв на Северо-Западном фронте. В силу этого положение Франции облегчилось и в битве на реке Марне ей удалось отстоять Париж.

Наступательная операция русской армии в Галиции вошла в историю под названием Галицийской битвы (1914 г). За время операции русская армия не только остановила наступление австро-венгерских войск, но и перешла к наступлению. Средний темп наступлений 8-9 км в сутки. Стороны несли потери, но поставленных целей австро-венгерские войска недостигли. В результате Галицийской битвы были освобождены Галиция и часть Австрийской Польши и подорвана военная мощь Австро-Венгрии, самого сильного союзника Германии. Австро-венгерские войска потеряли способность вести боевые операции самостоятельно. В результате Германия была вынуждена перебросить на Восточный фронт крупные силы с запада, что облегчало положение англо-французских войск. В результате Галицийской битвы русские войска оказали существенную помощь сербской армии, т.к. стратегические и оперативные возможности немецких войск сузились, а план быстрого окончания войны для Германии рухнул. Военная операция отличалась большим размахом. Она дала пример прорыва русскими войсками сильно укреплённых позиций противника. В этом сражении соединение русских войск хорошо взаимодействовали между собой, искусно сочетали различные виды боевых действий и показали высокую боеспособность в трудных условиях. В ходе Галицийской битвы выдающийся русский военный летчик П.Н.Нестеров впервые в мире в 1914 г применил самолетный таран.

Несмотря на мужество, героизм и достаточно высокое воинское мастерство русских солдат и офицеров русская армия не достигла полного успеха. Этому способствовали плохое материальное обеспечение фронта, техническая отсталость, а также большая политическая нестабильность в самой России.

Впереди предстояли еще не менее серьезные сражения. Успехи русских войск на северо­-западном и юго-западном фронтах сменились неудачами. В 1915г. Военное положение России значительно осложнилось. Натиск «проклятых тевтонов» вынудил русскую армию отойти на Восток, оставив Галицию, Польшу и некоторые другие районы. Пришлось срочно эвакуировать и ставку главнокомандующего из Барановичей. Она была перенесена в августе в г. Могилев. События лета 1915 года походили на огромную военную катастрофу, и командование на какое-то время было просто деморализовано. С другой стороны Немецкое командование на протяжении зимы 1914-1915 г.г. постоянно перебрасывало войска на восточный фронт и основной задачей поставило разгром России. Весной 1915г. Немецкие войска прорвали фронт и начали наступление. Ожесточенно сражавшаяся русская армия должна была отступить. Это привело к потери обширной территории, а именно Западной Украины, Польши, части Литвы и Белоруссии. Роковым образом сказалось отсутствие сколько-нибудь серьезной поддержки со стороны союзников, которые в это время практически прекратили военные действия на западном фронте.

Лишь только в марте 1916г. Русская армия предприняла наступление на северо-западном участке фронта, в районе Двинска, хотя первоначально добиться успеха не удалось. Основной

удар был нанесен в июле-сентябре 1916г. силами юго-западного фронта. Там было сосредоточено 40 пехотных и 15 кавалеристских дивизий, 1770 легких и 168 тяжелых орудий. Наступлением командовал А.А. Брусилов. Это наступление вошло в историю первой мировой войны как «Брусиловский прорыв».

Несколько раньше (1915-1916г.г.) состоялось наступление в горных условиях. Это была наступательная Эрзурумская операция русской Кавказской армии. Цель операции состояла в разгроме третьей турецкой армии и овладении ее базой снабжения, важным узлом коммуникации и крепостью Эрзурум. Командование Кавказской армии спланировало ударами по сходящимся направлениям разгромить до подхода к ней подкрепления (см. рис.1).

Проведением ряда мероприятий по оперативной маскировки и дезинформации.удалось обеспечить внезапность наступления. Несмотря на то, что наступление проходило при 30-ти градусном морозе, сильном ветре и снежных заносах, часть сил ударной группы прорвала турецкую оборону и вышла в тыл противника. Этот успех и нависшая угроза окружения немецкой группы войск, вынудила турецкое командование отдать приказ на отход. Русские войска, преследуя поспешно отходившего противника, подошли к горному хребту, на котором располагался внешний обвод укрепления Эрзурума. Для штурма крепости русские подтянули дополнительную технику, и вскоре Кавказская армия овладела крепостью штурмом. Турецкие войска были отброшены от Эрзурума на 70-100 км. Важным итогом этой победы явился срыв плана турецкого командования и улучшение положения русских войск на Кавказском фронте.

Немаловажно и то, что улучшилось и положение англичан у Суэца, где турки отказались от активной борьбы и перешли к обороне. Успех в этой тяжелейшей операции определялся правильным выбором направления главного удара, тщательностью подготовки, широким маневром сил и средств на важнейших направлениях, героизмом и самоотверженностью русских солдат и офицеров, воевавших в тяжелых зимних условиях высокогорья.

В начале 1916 года на посту премьера И.Л.Горемыкина сменил Б.В.Штюрмер, бывший ранее губернатором в Новгороде и Ярославсле, а затем занимавший много лет пост директора Департамента общих дел Министерства внутренних дел. На сессии государственной думы 9 февраля 1916 года в Таврическом дворце в первый и последний раз перед депутатами с кратким обращением выступил император. Он призвал думцев к совместной работе на благо отечества и, эти слова были встречены громом аплодисментов. Но империя доживала свои последние месяцы.

По решению своего нового правительства русская армия вышла из войны раньше другихсоюзников, ничего не получив за участие в ней и неся самые большие издержки и потери. Союзники возложили на нее основную тяжесть ведения войны, ведь в течение 3,5 лет русская армия удерживала фронт протяженностью около 2000 км. на этом фронте Германия и Австро-Венгрия сосредоточили основные силы, а вот армии союзников воевали на западном фронте всего лишь продолжительностью 400 км., имея при этом превосходящий в 4-5 раз по сравнению с Российским военно-экономический потенциал. Потери Русской армии убитыми достигли 1,8 млн. человек, что во многом превысило потери армии союзников. Благодаря русской армии был удачно завершен первый год войны, были сорваны планы Германии, которая хотела завершить войну на западе всего лишь за 6 месяцев и оккупировать Францию.

Явилась величайшим испытанием в новейшей истории цивилизации. Никогда ранее сам характер и последствия вооруженного столкновения не приобретали таких катастрофических масштабов. Никогда прежде так тесно не переплетались социальные, политические, экономические, духовные факторы, повлиявшие на судьбы десятков миллионов людей.

Хорошо известно, что войну ожидали и готовили не только венценосные особы, политики, генералы или промышленные магнаты, но и обычные люди. Часть общественных сил надеялась, что вселенская катастрофа приведет к катарсису, т. е. очищению мира от всего того, что препятствовало его прогрессу и процветанию. Другие современники тех эпохальных событий, наоборот, рассчитывали, что победоносное окончание скоротечных, как им представлялось, боевых действий позволит добиться национального, либо имперского единения, способствуя тем самым укреплению существующих режимов. Даже многие жители колониальных и зависимых стран выступали за эскалацию вооруженного противостояния великих держав, рассчитывая добиться уступок и преференций от воюющих коалиций. Таким образом, раскручивание спирали гонки вооружений и пропагандистской кампании в средствах массовой информации перед началом войны продемонстрировали ограниченное понимание большинством человечества глубины той бездны, на краю которой оно оказалось почти сто лет назад - летом 1914 г..

Последующие трагические события продемонстрировали, что военные действия приобрели поистине глобальный характер. 38 государств, включая доминионы Британской империи, расположенных на всех континентах планеты, за исключением Антарктиды, с населением около 1,5 млрд чел. прямо или опосредовано участвовали в войне, которая впервые в истории проходила сразу в трех физических средах: на суше, море и в воздухе. Боевые действия развернулись на огромных пространствах от Атлантического до Тихого океана. Даже те государства, которые объявили нейтралитет, испытывали значительное воздействие со стороны противоборствующих коалиций.

На протяжении войны нейтралы выполняли ряд важных функций. Они выступали в качестве баз снабжения членов Антанты и Четверного союза вооружением, продовольствием и товарами широкого потребления, посредников в процессе дипломатических зондажей, центров гуманитарной помощи для десятков тысяч беженцев, раненых, военнопленных и интернированных лиц, наконец, площадок ожесточенной тайной войны иностранных разведок.

В то же время огромное большинство зависимых стран и народов т. н. колониальной периферии, как правило, оказывали всемерную помощь своим метрополиям различными путями: отправкой дополнительных воинских контингентов, использованием рабочей силы на строительстве объектов инфраструктуры, поставкой сырья и продуктов питания в постоянно возраставших объемах, организацией ремонта боевой техники, обеспечением связи и проведением разведывательных операций. Откликаясь на призывы метрополий выступить плечом к плечу на борьбу против общего врага, формирующиеся местные элиты лелеяли надежду на то, что колонизаторы, ослабленные взаимным противоборством, окажутся вынужденными после окончания войны передать им часть властных полномочий.

Характеризуя события 1914–1918 гг. как тотальный вооруженный конфликт глобального масштаба, необходимо также указать на три его особенности.

Одна из них заключается в том, что Великая, как ее вскоре назвали современники, война впервые в истории носила индустриальный характер. Это означало, что таких традиционных условий достижения победы над противником, как мобилизационные резервы, запасы вооружения и боеприпасов и даже патриотический подъем в воюющих странах было явно недостаточно. Требовались умелая организация работы промышленных предприятий со стороны государственных органов, надежное функционирование всей логистической инфраструктуры, эффективное использование средств связи как в прифронтовой полосе, так и в тылу. Иначе говоря, практически вся территория стран - членов противоборствовавших группировок должна была стать единым военным лагерем посредством регулирования со стороны государства и активного содействия гражданского общества.

Вторая важнейшая особенность войны обусловлена тем, что она стала коалиционной . Необходимо иметь в виду, что взаимодействие союзников по Антанте, имевшее большое значение для разгрома армий Четверного союза, осуществлялось через согласование стратегических планов, обеспечения поставок вооружения и боеприпасов, направления контингентов союзных войск на европейские и ближневосточные фронты, сотрудничество гуманитарных организаций, обмен разведывательной информацией, проведение совместных пропагандистских акций и т. д., хотя в наибольшей степени указанное взаимодействие стало осуществляться лишь с 1916 г. К сожалению, конституирование в ноябре 1917 г. главного координирующего органа антигерманской коалиции - Верховного военного совета Антанты - происходило уже без России, хотя при сохранении демократической альтернативы поступательного развития Российской республики ее представители, без сомнения, заняли бы в этом органе достойное место.

Наконец, третья отличительная черта глобального конфликта начала ХХ в., имевшая непосредственное отношение к Российской империи, состояла в том, что для нее война ссамого начала явилась Второй Отечественной , о чем впоследствии стыдливо умалчивала официальная советская историография, но что всегда подчеркивали русские историки-эмигранты. Не случайно, по наблюдениям современников, текст царских манифестов начала августа 1914 г. напоминал обращения Александра I к народу Российской империи летом 1812 г., а сам Николай II сравнил события 1914 г. с военными действиями против Наполеона, заявив воспитателю наследника П. Жильяру 27 июля (9 августа): «Я уверен теперь, что в России поднимется движение, подобное тому, которое было в Отечественную войну 1812 г.».

Это восприятие агрессии Германии и присоединившихся к ней позднее Австро-Венгрии и Османской империи против России проявилось не только во всенародной поддержке военных усилий царского правительства на протяжении 1914–1916 гг., но и в таких конкретных мероприятиях, как добровольческое движение, деятельность различных общественных организаций, создание партизанских отрядов на территории, оккупированной противником. Кроме того, как свидетельствуют документы, на русско-германском, русско-австрийском и Кавказском фронтах случаи героизма со стороны солдат и царской армии были отнюдь не единичным явлением. Даже осенью 1917 г. далеко не все военнослужащие демократизированных вооруженных сил России предавались пораженческим настроениям, продолжая демонстрировать готовность отдать свои жизни за победу над врагом, как это проявилось, например, в ходе Моонзундского сражения 12–19 октября 1917 г..

Переходя к социально-экономическим и политическим последствиям многомесячной войны на истощение, укажем на многие качественные изменения в общественной жизни государств, затронутых пламенем войны. Фактически она подготовила ротацию состава властных элит, выдвинув на политическую авансцену харизматических лидеров новой генерации - от Владимира Ленина и Льва Троцкого в России до Мустафы Кемаля в Турции и Бенито Муссолини в Италии. Характерно, что один из крупных британских историков ХХ в. назвал Великую войну «национальной, политической и социальной революцией на обширных просторах Европы». Добавим: не только Европы, но и Азии.

Прежнее доминирование т. н. «аристократии крови» в высших эшелонах власти подошло к концу. На смену ей пришли элиты «мантии и денежного мешка» - эффективные бюрократы и удачливые финансово-промышленные магнаты, которые нередко опирались на популистов вроде тех же Гитлера и Муссолини. Положительными моментами общественной трансформации явилось, с одной стороны, достижение политического равноправия женщин и мужчин, а с другой - вовлечение в активную общественную деятельность миллионов молодых людей, многие из которых прошли через кровавый ад войны. Даже вкусы и мода претерпели существенные изменения, отразившие победу нового, индустриального уклада жизни.

В результате катастрофы 1914–1918 гг. коренным образом изменился глобальный геостратегический ландшафт. Ушли в прошлое империи, казавшиеся совсем недавно вечными: Российская, Германская, Австро-Венгерская, Османская. На их руинах возникли национальные государства, которые вступили на путь самостоятельного развития, сопряженный с огромными трудностями. В то же время правящие группы, а частично и широкие слои населения, впервые осознали необходимость государственного регулирования экономики. По сути дела, именно война подтолкнула общественную мысль к формулированию таких основополагающих для современной цивилизации теорий, как концепция «всеобщего благоденствия» или модель «социально-ориентированной экономики». А в пространстве международных отношений получили концептуальное оформление идеи интеграции стран и народов под эгидой всемирной организации, которая в ходе работы Парижской и Вашингтонской конференций приобрела статус мегарегулятора политических процессов на глобальном и региональном уровнях.

Великая война привела к своеобразной «перезагрузке» понимания места и роли человека в окружающем его мире. Из-под пера философов, литераторов, публицистов вышли труды, авторы которых стремились по-новому, с учетом пережитого ужаса кровавой бойни, оценить предназначение человечества и перспективы его дальнейшего развития. Если раньше общественное мнение под влиянием социал-дарвинистских теорий и националистической пропаганды вполне допускало вооруженную борьбу в качестве одного из наиболее сильнодействующих средств из арсенала внешней политики, то после 1918 г. война была открыто названа преступлением перед человечеством, хотя никакого суда над виновниками ее начала и военными преступниками, уничтожавшими памятники культуры или совершавшими зверства в отношении населения, так и не состоялось. Свою интерпретацию трагических событий 1914–1918 гг. представили многие современники - деятели искусства: писатели и композиторы, архитекторы и скульпторы, художники и кинематографисты.

Не стоит забывать и о том, что Первая мировая война стимулировала научно-техническую мысль. Она вывела машиностроение на новый уровень, способствовала становлению химической, автомобильной и авиационной промышленности, усилила внимание ученых и инженеров к совершенствованию средств транспорта и связи. Массовые ранения, травмы, отравления, эпидемиологические и психические заболевания, которыми страдали миллионы военнослужащих и гражданских лиц в период боевых действий, обусловили необходимость поиска прогрессивных методов профилактики, лечения и посттравматической адаптации жертв войны к условиям мирного времени.

Таким образом, война 1914–1918 гг. явилась подлинным прологом истории так называемого «короткого» ХХ в., получившего у историков наименование «экстремального». Она способствовала формированию основных векторов политического, хозяйственного и культурного развития планеты, открыв более чем тридцатилетний период крупных и малых вооруженных конфликтов, революционных потрясений, формирования национально-освободительных движений и общей социально-политической нестабильности, окрашенной в цвета противоборствовавших идеологий на этапе завершения формирования индустриального строя. Именно поэтому многие современные исследователи придерживаются концепции «второй Тридцатилетней войны», проводя аналогию между событиями середины XVII в., окончательно похоронившими средневековые порядки, и процессами, которые по сути сформировали индустриальное общество и государство середины ХХ в..

В этой связи уместно более подробно рассмотреть те тенденции в изучении истории Первой мировой войны, которые характеризуют современный этап осмысления событий почти столетней давности.

Прежде всего большинство ученых сегодня опирается на междисциплинарную методологию, творчески применяя подходы, характерные ранее для других смежных наук: исторической политологии, социологии, культурологии, психологии, имагологии и т. п. Яркой иллюстрацией указанной тенденции служит интерес историков к геостратегическим конструктам, которыми руководствовались элитные группы (политики, генералы, магнаты бизнеса) накануне, в ходе различных этапов и после окончания Первой мировой войны. Мы имеем в виду германские планы обретения «жизненного пространства на Востоке», австрийские проекты формирования триалистической империи в Центральной Европе, идеи панславистов относительно объединения всех славянских народов под скипетром русского царя, концепции пантюркизма и панисламизма и т. д. В этой связи укажем и на возникшую тенденцию рассматривать проблемы магистрализации пространства военными стратегами, а также разработки ими логистических схем переброски войск, вооружения и боеприпасов между театрами войны на значительные расстояния по сухопутным, морским и даже воздушным коммуникациям.

Еще одной отличительной чертой современной историографии выступает преодоление традиционногоевропоцентризма в изучении периода 1914–1918 гг. Исследователи стремятся не ограничиваться анализом событий только на театрах военных действий Старого Света, но подвергают анализу изменение стратегии и тактики государств - участников войны на так называемых «второстепенных» фронтах, поскольку они оказывали непосредственное влияние на ход решающих сражений. Примеров такого рода можно привести очень много: боевые действия в Палестине и Месопотамии, на островах Тихого океана и на юге Атлантики, в Китае и африканских колониях Германии - все они стали в последние годы предметом серьезного изучения, привлекая внимание общественности. Значительный импульс в этой связи получили исследования степени вовлеченности различных неевропейских народов в боевые действия или их обеспечение. Мы имеем в виду, скажем, участие австралийцев, новозеландцев, индусов и жителей Цейлона (Шри-Ланки), составивших знаменитый АНЗАК, в Галлиполийской кампании 1915 г., канадцев и африканцев - в сражениях на Западном фронте в 1916–1918 гг., частей, сформированных из представителей азиатских народов, - в операциях на Палестинском и Месопотамском фронтах в 1915–1918 гг. и т. д.. То же относится к экспериментам с переброской русских бригад на Салоникский фронт и во Францию, использованию португальского экспедиционного корпуса в боях за Фландрию, направлению британских подводников для усиления Балтийского флота, французских летчиков - на Румынский фронт, а также проекту использования японских экспедиционных сил в Европе, который остался неосуществленным.

Третьим существенным моментом, на который нам хотелось бы обратить внимание, выступает компаративизм , который широко применяется специалистами для выявления общего и особенного в истории Великой войны. Речь может идти о нескольких ракурсах и уровнях исторической компаративистики: темпоральном , имея в виду сопоставление ее различных периодов, например кампаний 1914 и 1915 гг., пространственном , учитывая специфику военных действий, скажем, на Восточном и Западном фронтах в 1916 г., наконец, страновом , подвергая компаративной рефлексии вклад каждой из стран - членов противостоявших друг коалиций в усилия по достижению победы над противником. Целый ряд крупных историков, особенно за рубежом, посвятили фундаментальные труды компаративному изучению Первой и Второй мировых войн, сделав принципиально важный вывод о том, что абсолютное большинство стратегических приемов и технических новинок ведения вооруженной борьбы, нашедших применение в 1939–1945 гг., получили апробацию еще в 1914–1918 гг. Говоря об инновациях в области вооружения, к примеру следует назвать авиацию и танки, подводные лодки и бронепоезда, огнеметы и отравляющие газы, минометы и дальнобойную артиллерию, колючую проволоку и минные заграждения, многие предметы солдатского быта, начиная от униформы защитного цвета и заканчивая походными котелками. Пожалуй, только атомная бомба и тактические ракеты, использованные воюющими сторонами в последние месяцы Второй мировой войны, не имели прямых аналогов в период Первой.

В заключение обратим внимание еще на одну тенденцию, которая характеризует недавно опубликованные труды по истории 1914–1918 гг., а именно ярко выраженный антропологический подход, когда авторы фокусируют внимание не просто на описании боевых действий, но анализе эмоционально-психологического состояния воинов в рамках фронтовой повседневности. Изучение жизни в окопах дополняется интересом к рассмотрению проблем выживания в лагерях военнопленных, эвакуационных пунктах и госпиталях, тыловых гарнизонах. В сочетании с так называемой микроисторией , т. е. исследованием роли в войне простых солдат и , медиков, священников, работников тыловых предприятий, представителей творческой интеллигенции, причем не только мужчин, но и женщин, военная антропология позволяет взглянуть на события уже далекой от нас эпохи с точки зрения проблем сегодняшнего дня. Речь идет о таких вопросах, как социализация инвалидов войны, помощь государства вдовам и сиротам, изменение этнической композиции и природного ландшафта во время и после завершения военных действий, наконец, сохранение исторической памяти, создание и поддержание в достойном виде воинских захоронений и мемориалов.

Резюмируя, необходимым подчеркнуть, что, несмотря на бесспорные достижения историографии, перед специалистами все еще стоит задача реконструкции объективной, целостной, полифонической картины Великой войны - этого эпохального события новейшего времени, которое, к сожалению, по-прежнему остается на периферии сознания многих граждан России.

Серия мероприятий, приуроченных к 100-летию трагических событий 1914–1918 гг., которые будут проведены во многих европейских странах и, конечно, в России, где решением правительства создан специальный Оргкомитет под председательством спикера Государственный думы С.Е. Нарышкина, позволят не только специалистам, но и широкой общественности прийти к новому, более объективному пониманию значения Первой мировой войны в истории нашей страны и всего человечества.

См.: Joll J., Martel G. The Origins of the First World War. 2ded. London, 1992; Мировые войны ХХ века. М., 2002 Т. 1. Первая мировая война: Исторический очерк; Романова Е. В. Путь к войне. Развитие англо-германского конфликта 1898–1914. М., 2008; Mulligan W. The Origins of the First World War. Cambridge, 2010, etc.

Marrero F. Canarias en la Gran Guerra, 1914–1918, estrategia y diplomacia. Un studio sobre la politica exterior de Espana. Las Palmas de Gran Canaria, 2006.

См., напр.: Strahan H. The First World War in Africa. Oxford, 2004.

См.: Gilbert M. The First World War. A Complete History. New York, 1996; Keegan J. The First World War. London, 2000; Strahan H. The First World War. To Arms. Oxford, 2001. Vol. 1.

Лютов И .С ., Носков А .М . Коалиционное взаимодействие союзников. По опыту Первой и Второй мировых войн. М. , 1988; Wallach J. Uneasy Coalition. The Entente Experience in World War I. Westport, Conn, London, 1993;Павлов А.Ю . Скованные одной цепью. Стратегическое взаимодействие России и ее союзников в годы Первой мировой войны (1914–1917 гг.). СПб., 2008.

Цит. по: Колоницкий Б. «Трагическая эротика»: образы императорской семьи в годы Первой мировой войны. М., 2010. С. 76.

Примечательно, что многие современники даже называли Первую мировую войну Великой Отечественной. Идеологическое обоснование такого восприятия можно найти, например, в следующих изданиях: Трубецкой Е.Н. Отечественная война и ее духовный смысл. М., 1915; Рункевич С.Г. Великая Отечественная война и церковная жизнь. Пг., 1916.

Шацилло В.К . Последняя война царской России. М., 2010; Базанов С.Н. За честь и величие России // Забытая война. М., 2011. С. 333–461; Mackeen S. The Russian Origins of the First World War. Cambridge, 2011. P. 214–233; etc.

Seton-Watson R.W. Britain and the Dictators. S. l., 1938. P. 52.

См.: Война и общество в ХХ веке. М., 2008. Кн. 1. Война и общество накануне и в период Первой мировой войны.

Примером публикации исследований по данной проблематике, выполненных на современном уровне, может служить сборник статей: Народы Габсбургской монархии в 1914–1920 гг.: от национальных движений к созданию национальных государств. М., 2012. Т. 1.

Хобсбаум Э. Эпоха крайностей. Короткий ХХ век (1914–1991). М., 2004.

Russia in the Age of Wars, 1914–1945 / Ed. by Pons S., Romano A. Milano, 2000.

Mommsen W. Der Grosse Krieg und die Historiker: neue Wege der Geschichtsschreibung über den Ersten Weltkrieg. Essen, 2002.

См., напр.: Военная мысль в изгнании. Творческая мысль русской военной эмиграции. М., 1999; Angelow J . Kalkuel und Prestige. Der Zweibund am Vorabend des Ersten Weltkrieges. Cologne, 2000; War Planning 1914 / Ed. by Hamilton R., Herwig H. Cambridge, 2009.

См., напр.: Empires of the Sand: The Struggle for Mastery in the Middle East. 1789–1923 / Ed. by Karsh E., Karsh I. Cambridge, 1999; Lake M., Reynolds H. What’s Wrong with ANZAC? The Militarization of Australian History. Sydney, 2010.

См., напр.: Сенявская Е .С . Психология войны в ХХ в.: исторический опыт России. М., 1999; Сергеев Е.Ю. «Иная земля, иное небо…» Запад и военная элита России, 1900–1914. М., 2001; Нагорная О.С. Другой военный опыт: российские военнопленные Первой мировой войны в Германии (1914–1922). М., 2010; Голубев А.В., Поршнева О.С . Образ союзника в сознании российского общества в контексте мировых войн. М., 2012.

Е.Ю. Сергеев ,

д. и. н., Институт Всеобщей истории РАН

-- [ Страница 1 ] --

РОССИЯ В ПЕРВОЙ МИРОВОЙ ВОЙНЕ:

НОВЫЕ НАПРАВЛЕНИЯ ИССЛЕДОВАНИЙ

Сборник обзоров и рефератов

(Препринт)

Редколлегия:

д.полит.н. И.И. Глебова (отв. ред.),

к.и.н. О.В. Большакова, к.и.н. М.М. Минц

Работа выполнена в рамках поддержанного РГНФ

научного проекта № 13-01-00061.

Россия в Первой мировой войне: новые направления исследований: Сб. обзоров и реф. (Препринт) / Ред. кол.:

Глебова И.И. (отв. ред.) и др. – М., 2013. – 241 с.

В сборнике обзоров и рефератов представлены новые интерпретации и подходы отечественных и зарубежных историков к изучению Первой мировой войны в России. Особое внимание уделяется современным направлениям, включающим в себя историю империй, новую культурную историю, изучение памяти о Первой мировой войне.

© Коллектив авторов, © ИНИОН РАН, СОДЕРЖАНИЕ О юбилейных перспективах и настоящем издании ……………. В поисках утраченной войны: О Первой мировой в российской истории и памяти (Предисловие)…………………. Винтер Дж., Прост А. Великая война в истории:

дискуссии и споры, с 1914 года до настоящего времени. (Реферат) ………………………………………………… В.М. Шевырин. Россия в Первой мировой войне (Новейшая отечественная историография). (Обзор) …………………………… Первая мировая война: Взгляд спустя столетие:

Доклады и выступления участников Международной конференции «Первая мировая война и современный мир». (Реферат) ……………………………………………………… Гатрелл П. Россия в Первой мировой войне: Социально экономическая история. (Реферат). ………………………………... Холквист П. Революция ковалась в войне: Непрерывный кризис в России 1914-1921 гг. (Реферат) …………………………... М.М. Минц. Восточная Европа в Первой мировой войне:

Столкновение и распад трёх империй. (Обзор). …………………. Рейнольдс М. Гибель империй: Столкновение и крах Османской и Российской империй, 1908–1918. (Реферат)……… Санборн Дж. Генезис русского вождизма: Власть и насилие во время Первой мировой и Гражданской войн. (Реферат) …….. Образ врага в сознании русских и немцев в годы Первой мировой войны. (Сводный реферат) ……………………………… «Внутренний враг» в России в годы Первой мировой войны.

(Сводный реферат) …………………………………………………. Колоницкий Б.И. «Трагическая эротика»: Образы императорской семьи в годы Первой мировой войны.

(Реферат) ……………………………………………………………. Коэн А. Воображая невообразимое: Мировая война, современное искусство и политика публичной культуры в России, 1914-1917.

(Реферат) ……………………………………. О.В. Большакова. Первая мировая война в современной англоязычной историографии России: Гендерный аспект. (Обзор) ……………………………………………………… Нагорная О.С. «Другой военный опыт»: Российские военнопленные Первой мировой войны в Германии (1914-1922). (Реферат) …………………………………………… Деятельность польских гуманитарных организаций на землях Российской империи в годы Первой мировой войны. (Сводный реферат) ………………………………………… Зумпф А. Ампутированное общество: Возвращение русских инвалидов с Великой войны, 1914–1929. (Реферат) …………… Петроне К. Память о Первой мировой войне в России. (Реферат) … О юбилейных перспективах и настоящем издании Столетний юбилей Первой мировой войны (2014–2018) широко отмечается в нашей стране. К этой дате ожидается публикация фундаментальных энциклопедических и справочных изданий, в том числе и в Интернете. Это сделает массив современных знаний о Первой мировой войне доступным самому широкому кругу людей.

Историки пишут к юбилею статьи и монографии, журналы организуют «круглые столы» и готовят тематические номера. Запланировано огромное количество конференций самого разного масштаба.

Настоящий сборник задуман как часть этой широкой кампании по «возвращению» Первой мировой войны в российскую историографию. Его цель – показать, что происходит с данной темой в мировой исторической науке, в том числе в зарубежной русистике, представить ее сегодняшний историографический контекст. И таким образом предложить отечественным историкам своего рода ориентир в море современного исторического знания, познакомить их с новыми идеями и концепциями.

В сборнике нашли отражение как работы общего характера, написанные в достаточно традиционном русле социальной истории, так и более «передовые» культурологические исследования. Надо сказать, что основной акцент в современных трудах об участии России в Первой мировой войне делается не на военной и не на политической истории, а на истории с «человеческим лицом». Сегодня в круг интересов историков-русистов органично вошли такие темы, как общественные настроения военной эпохи и культурная память о войне.

Кроме того, внимание исследователей привлекают социальные группы, прежде не интересовавшие историческую науку: военнопленные и вернувшиеся с войны инвалиды, беженцы, депортированные.

Все эти темы представлены в настоящем издании. Сборник открывает предисловие, подготовленное И.И.Глебовой, в котором анализируется место Первой мировой войны в культурной памяти России и Западной Европы. Автор размышляет о том, что представляет собой сегодняшнее стремление вернуть Первую мировую в национальную память России (отдать ей «долг памяти»). За предисловием следуют материалы научно-информационного характера. Развернутый реферат книги, посвященной основным направлениям в изучении Великой войны в мировой историографии (автор – М.М. Минц), задает концептуальные рамки для понимания современной ситуации в русистике. Его содержательно дополняет обзор, написанный В.М. Шевыриным, где освещаются те методологические сдвиги в отечественных исследованиях Первой мировой, которые произошли с начала 1990-х гг. Для полноты историографической картины помещен реферат материалов недавней (2011 г.) достаточно представительной конференции о значении Первой мировой войны для современного мира (автор – И.Е. Эман).

Обзорная книга британского историка П.Гатрелла (автор реферата - С.В.Беспалов) освещает социально-экономические аспекты участия России в войне, одновременно помещая ее историю в общеевропейский контекст. Во многом она опирается на концептуальную монографию американца П.Холквиста, изданную в 2002 г. (автор реферата – О.В.Большакова). Разработанная П.Холквистом концепция, в которой Первая мировая война рассматривается в рамках «непрерывного кризиса» 1914-1921 гг., оказала серьезное воздействие на зарубежную русистику (см., в частности, реферат на статью Дж. Санборна, подготовленный М.М.Минцем).

Одному из новейших направлений зарубежной русистики – изучению России как империи – посвящены обзор М.М. Минца «Восточная Европа в Первой мировой войне: Столкновение и распад трёх империй» и реферат С.В.Беспалова на книгу М.Рейнольдса, в которой предлагается новый подход к анализу геополитики.

Образы и репрезентации – еще одно важное направление современных исследований Первой мировой войны. Различные варианты социального и культурно-исторического подходов к изучению этой проблематики на российском материале читатель найдет в рефератах, написанных С.В.Беспаловым, О.В.Большаковой, М.М.Минцем и В.М.Шевыриным.

Такая важная для мировой исторической науки тема, как «жертвы войны» (в первую очередь речь идет о беженцах, военнопленных, инвалидах) нашла отражение в рефератах, подготовленных О.Л.Александри, О.В.Бабенко и О.В.Большаковой.

В обзоре О.В. Большаковой анализируется достаточно недавнее для русистики явление: рассмотрен гендерный аспект современной англоязычной (преимущественно американской) историографии участия России в войне. Нам также кажется важным, что в российской историографии Первой мировой войны появился интерес и к проблематике культурной памяти (см. реферат О.В. Большаковой на книгу К. Петроне). Это свидетельствует о признаках интеграции русистики в мировую историческую науку, в которой темы памяти о войне и ее последствий для общества и культуры занимают в последнее время центральное место.

Конечно, настоящее издание не могло охватить и во всей полноте представить темы, сюжеты, проблемы и подходы, характерные для современной историографии Первой мировой войны. Тем не менее сборник, безусловно, отражает сегодняшнее состояние исторической науки. В ближайшие годы (в том числе в связи с юбилеем) историография военной эпохи вполне предсказуемо пополнится новыми работами. Повторим, ожидается настоящий вал публикаций.

Их осмысление и введение в научный оборот – важнейшая историографическая задача, в решении которой примет участие и коллектив сотрудников ИНИОН РАН.

Редколлегия сборника В ПОИСКАХ УТРАЧЕННОЙ ВОЙНЫ:

О Первой мировой в российской истории и памяти (Предисловие) «Забытая война» – так все чаще стали у нас определять последнюю войну Российской империи 1914–1918 гг. в преддверие ее столетнего юбилея. В народе ее называли сначала «германской», потом – «империалистической», а с разворачиванием военного конфликта 1939–1945 гг. она получила имя Первой мировой. Все эти определения верны: они точно указывают, как в разные времена воспринималась у нас та война. Для нынешних россиян Первая мировая – «забытая», «чужая» война. Ее как бы нет в национальной памяти, она не является чем-то важным, тем более установочным для нации.

Для Европы война 1914–1918 гг. стала Великой – конечно, прежде всего для французов и англичан;

немцы по-другому воспринимали (и воспринимают) Первую мировую. Однако в целом она превратилась в одно из главных оснований европейских самоопределения и самопонимания. То, что Первая мировая – величайшее событие мировой истории, по существу открывшее ХХ век, – так по-разному вошла в память европейского и российского обществ, имеет свое объяснение.

Великой в памяти европейцев война 1914–1918 гг. стала потому, что во многом сформировала современную Европу – ее устройство (политическое, социальное и проч.), ее проблемы, ее культуру. К тому же она задала Европе вполне очевидную перспективу: не случайно Вторую мировую многие воспринимали как непосредственное продолжение Первой. Собственно, во многом из войны 1914–1918 гг.

вышел современный европеец.

Повторим: у нас это не так. «Забытая» Первая мировая, к примеру, не сыграла в русской истории (и для русской истории) одной очень важной роли. Она не произвела необходимого, как мы это теперь понимаем, «продукта». А вот в Европе сыграла – причем, как в стане победителей, так и среди поверженных.

Речь идет о культурной и мировоззренческой роли «потерянного поколения». Чтобы далеко не ходить за примерами, сошлемся на прозу Хемингуэя, Ремарка, Олдингтона, Арагона и др. Если угодно, это поколение «произвело» модальный тип личности западной цивилизации 1920-х годов. Эти люди создали принципиально новую литературу и философию (экзистенциализм, персонализм). И эта литература, и эта философия на протяжении всего ХХ столетия оказывали (наверное, оказывают и поныне) сильнейшее воздействие на формирование европейского человека.

К нам всё это пришло лишь в 60-е годы прошлого века – но именно пришло: из Европы и Америки. Отсутствие подобного собственного опыта сильно обеднило и нашу культуру, и русскую личность. И даже такая талантливая генерация отечественных литераторов, как аксеновская, в полной мере не сумела восполнить этот пробел. При всем уважении к этой линии шестидесятничества признаем, что это была (в значительной мере) поздняя реплика западного опыта.

Можно сказать, что современная Европа вышла из Первой мировой войны. Современная же Россия – из революции;

точнее, серии революций 1917 г. и Гражданской войны, а также социального переворота 1930-х годов1. Вполне понятные усталость от войны, напряженное ожидание ее окончания разрядились у нас в Февральской революции, по существу поставившей точку в той исторической драме. Февраль как бы подменил собой победу;

точнее, общество, Впрочем, и Россия вышла из Первой мировой – только в другом значении этого слова. Вышла, как выходят из поезда или трамвая на ходу, не дотерпев до остановки. Подобные выходы, как правило, заканчиваются трагедией.

народ разменяли победу в войне на революцию. С февраля 1917 г.

главной темой для России стала сама Россия, а не мировой конфликт;

страна переключилась на внутренние проблемы. Они перекрыли собой влияние войны;

масштаб и воздействие событий 1917–1939 гг.

оказались неизмеримо выше.

Революции 1917 г. выбросили Россию из стана победителей;

несостоявшиеся победители ушли в Гражданскую войну.

Окончательно же тему Первой мировой закрыла для нас Победа 1945 г.

Это был своего рода реванш за недавнюю (менее 30 лет прошло) военную «неудачу», пик нашего самоутверждения в истории. Русские почувствовали себя и главными революционерами, и главными победителями – вообще, главными деятелями ХХ в. Потому именно 1945 год окончательно сделал их советскими, смирил с советским. мая 1945 г. – установочная для советского человека дата, сделавшая малосущественным весь прежний опыт.

Тот факт, что в современной России стали говорить о Первой мировой как о «забытой» войне, свидетельствует о стремлении вернуть ее в культурную память общества. И это тоже объяснимо.

Возрождение памяти происходит на волне общего подъема интереса к военной истории. Ее двигатель – тема Победы в Великой Отечественной войне. Именно на этом событии строятся самопонимание и самоидентификация российского общества, в нем оно находит себе оправдание, источник жизненных сил.

Так сложилось, что в России каждое новое поколение конституируется через войну – память о прошлой великой Победе и ожидание будущего столкновения с внешним врагом. В XIX в. точкой отсчета была Отечественная 1812 г., в 1920–1930-е годы жили воспоминаниями о революции/Гражданской и предчувствием мировой.

Послевоенные поколения самоопределялись через войны Отечественную и холодную. Новизна настоящего момента – в том, что у общества нет исторически близкой «своей» войны (афганская, чеченская и т.п. на эту роль не подходят) и реальной (а не имитационной, не замещающей) нацеленности на будущее военное противостояние. Поэтому основой нашего самоопределения может быть и является теперь только Отечественная. Это наша Великая война – как Первая мировая для европейцев.

В определенном смысле война 1914–1918 гг. призвана составить в памяти россиян фон для Великой Отечественной – служить для нее резонатором, усиливая ее величие, ее победный блеск. Для нее самой это шанс на «улучшение»: подпитавшись энергетикой победной Отечественной, она может стать, наконец, для России «своей» войной.

Сейчас для этого очень подходящий момент. Возрождением памяти о Первой мировой как бы восстанавливается связь не только двух глобальных войн ХХ в., но и советской истории – с дореволюционной.

Через мировые войны, рассмотренные в основном в победно-парадной логике, можно протягивать связующие нити и дальше в прошлое: к Отечественной 1812 г., ко всем воспоминаниям о доблести и славе русского оружия, пробуждающим в россиянах восторг и гордость за себя. Тем самым реализуется популярная в наши дни идея исторического синтеза, обеспечиваются целостность и непрерывность российской истории.

Правда, при такой реализации и таком обеспечении возникают разного рода казусы, исторические недоразумения. У нас, к примеру, до сих пор остается невыясненным вопрос: когда для России закончилась Первая мировая война? Сегодня вполне зримой стала тенденция назначить ее русским финалом Брестский мир. Это, собственно говоря, советская точка зрения, давно нам известная.

Однако в новом историческом контексте и она становится неожиданно новой.

Теперь Первая мировая в нашей памяти – уже не империалистическая по преимуществу, а отчасти даже и Отечественная (кстати, так и называли ее в 1914 и 1915 гг.

патриотически настроенные публицисты). Конечно, реабилитация войны 1914–1918 гг. (ее трактовка как очередного исторического подвига России) вступает в логическое противоречие с попыткой «завершить» ее Брестским миром, «позорным и похабным» (Ленин).

Но в том-то все и дело, что такая комбинация совершенно соответствует нынешнему типу исторического самоопределения российской власти и ее идеологов. Этот тип сознания не боится никаких противоречий (в том числе и моральных). Ведь если бы правящий режим признал выход из войны и тот мир действительно «позорным и похабным», то из этого неизбежно вытекал бы ценностный пересмотр начального этапа существования советской власти (ее рождения и мужания). А вслед за этим – и всего советского.

Тогда пришлось бы признать, что СССР вырос из беспрецедентной (как для нашего Отечества, так, наверное, и для всех стран мира) национальной измены. За то, чтобы сохранить свою власть и развязать Гражданскую войну, большевики не только пожертвовали огромными пространствами и многочисленным населением, но и перечеркнули жертвы и подвиг русского народа, действительно достойно сражавшегося на фронтах мировой. Брестским миром они спасали не Россию, а свою революцию. За это их вождь, 90-летие смерти которого ознаменовалось линией на реабилитацию (восстановлением его исторического величия, возвращением в общественную память как положительного символа революционного, партийного, советского), готов был сдать Петроград, отступить за Урал. Совсем как в 1812 г. Александр I – во имя спасения России.

Государство, неважно по каким причинам назвавшее себя правопреемником СССР, и общество, всеми своими нитями связанное с советским, открывающее мемориальные доски в честь Брежнева и Андропова и тоскующее по Сталину, никогда – в обозримое время – не признают ни факта этой национальной измены, ни преступности советского режима. Отсюда и непрямое, но совершенно очевидное оправдание Брестского мира. Надо сказать, даже «отец» этого мирного договора Ленин относится к нему определеннее и прямее (по-своему, разумеется).

Первая мировая для России – не проигранная, а незавершенная война, причем обидно незавершенная: она должна была, но не успела окончиться победой. Военные события 28 июля 1914 – 3 марта (ст. ст.) 1917 г. никогда не порождали необходимости капитуляции или переговоров типа Брест-Литовских. Россия не просто не могла проиграть войну в начале 1917 г. – в военном отношении она была готова к победе. Это понимали руководство армии и ее верховный главнокомандующий – именно желанием победно завершить почти трехлетнюю военную эпопею во многом объяснялось отречение.

По существу, «слабый и безответственный» Николай II пытался разменять корону на победу, себя на Россию – об этом свидетельствует его последнее обращение к войскам. Чтобы победить, нужно было продолжать войну, но это оказалось невозможно по внутренним причинам. Россия царская, не потерпев военного поражения, пала;

ее падение «закрыло» победную перспективу. Военные неудачи 1917 г. и Брестский мир – дела России революционной. Это не доигрывание Первой мировой (Россия тогда уже перестала быть воюющей державой), но разворачивание Гражданской. Брест принадлежит другой войне;

он возможен и понятен только в контексте внутреннего социального противостояния.

Конечно, Первая мировая война интересна и российскому правящему классу, и российскому обществу не только как дополнительное воспоминание, своего рода поддержка памяти о главном: Победе в Великой Отечественной. Сейчас, как никогда, актуальны темы столетней давности, непосредственно связанные с войной 1914–1918 гг.: распад империи, отношения власти и общества, синдром врага (внешнего и внутреннего), механизм революции, отношения Европы и России. Сквозь призму опыта Первой мировой эти сегодняшние проблемы видятся иначе, приобретают особый – исторический – смысл.

«Забытая» нами война – вполне современное событие. Не древности и давности, а уже наша автобиография. Причем это событие для нас в той же мере установочное, что и для Европы. В войне 1914– 1918 гг. интенсифицировался процесс перемола традиционно патриархальной социальности, рождалось современное – т.е. массовое – российское общество. Первая мировая окунула русского человека в экстремальный опыт выживания и насилия, с которым он не мог развязаться почти весь ХХ век. В ней сложился тот человеческий тип (или человеческие типы), который стал модальным для раннесоветского мира: «помазанный» войной, нацеленный на воспроизводство новых – массовидных, технизированных, анонимных, чрезвычайных – социальных форм, управленческих технологий. Этот человек строил социализм и разрушал прежнюю общественную жизнь, воевал, умирал, побеждал, восстанавливал. Он создал современную страну, поэтому наша связь с ним до сих пор неразрывна.

В этом и во многих других отношениях Первая мировая – история для современного человека: она позволяет понять мир, в котором мы живем. Переживание таких историй и делает русского русским, давая ощущение принадлежности к этому пространству, традициям, культуре. Однако, возрождая это событие в памяти, важно не совершать старых ошибок, уже искажавших наши воспоминания.

Война 1914–1918 гг. – первый для России в ХХ в. опыт мирового противостояния и сотрудничества. Было бы непростительным упрощением превратить Первую мировую войну только в «свою» – событие исключительно национальной истории. Напротив, она дает нам основание для интеграции в единое европейское пространство памяти, истории, культуры («евроинтеграции»). Нельзя закрыться и от многих «внутренних» смыслов Первой мировой, сведя ее к одному, сейчас модному: «Гром победы, раздавайся!».

В понимании той войны во всей ее сложности – ключ к осмыслению революции, «родившей» СССР. Но именно советский опыт является препятствием для такого понимания. До сих пор наша память (в значительной мере и наша наука) находится в плену того представления о войне 1914–1918 гг., которое сложилось в советское время. Историческая легитимация советской власти требовала решения большой задачи: опорочить царизм, весь дореволюционный строй русской жизни. Официальный взгляд на Первую мировую (а другого, напомню, не было) был подчинен этой задаче. Он базировался на презумпции неизбежности (исторической закономерности) военного поражения, которое подтверждало недееспособность, бессилие, разложение царской России. Такой взгляд, ставший одним из оснований мировоззрения советского (и постсоветского) человека, препятствует познанию войны, ее интеграции в национальную память.

Он должен быть и неизбежно будет пересмотрен.

И тогда у нас появятся совсем иные, чем раньше, вопросы к Первой мировой. К примеру: чем так непохожа была она на Отечественную 1941–1945 гг. – почему не стала для России священной войной, почему Победа в ней не превратилась в национальную задачу?

Иначе говоря, почему «военноотечественные» смыслы не стали для Первой мировой определяющими, сдали позиции смыслам революционным? Только ответив на этот вопрос, мы поймем, каково место войны в нашей истории. А оно, повторим, вовсе не проигрышное, как мы его традиционно понимали.

Первая мировая была вытеснена на периферию российской памяти как историческая «неудача» (так она воспринималась и воспринимается теперь): не завершившись, подобно войне 1941– гг., убедительной и блестящей победой, она выглядела как цепь ошибок, неудач, поражений, предательств и т.п. Нам долго казалось:

здесь нечем гордиться. Конечно, Первая мировая не соизмерима со Второй – для нас Отечественной. Она не подчинила себе всю жизнь страны и все жизни, не заставила наших людей пойти на подвиг, стоять насмерть, забыв о цене побед и поражений. В ней не шла речь о жизни и смерти народа, о самом его существовании в истории. Поэтому Первая мировая – при всей ее трагичности (а такова любая война), убийственной технологичности (это первая война новой – индустриальной – эпохи, нормализовавшая практику массового анонимного убийства) – оказалась для России просто войной, не более и не менее.

Для нас она гораздо важнее не в военном, а в социальном отношении, так как ввергла Россию – вместе со всей Европой – в чрезвычайно сложный и трагический процесс. Первая мировая разожгла пламя европейской гражданской (внутренней, социальной) войны, которая раньше всего вспыхнула в России. В одних странах эта гражданская война привела к установлению идеократических диктатур, в других – к обострению классовой борьбы, которую все таки удалось купировать. Но для этого понадобилась выработка принципиально новых мировоззренческих, социальных, организационных технологий. И в этом смысле странный, казалось бы, призыв Ленина: превратить войну империалистическую в войну гражданскую – имел под собой реальную основу. Ленин по-своему и преследуя собственные, весьма определенные цели, как это нередко у него бывало, верно уловил одну из главных тенденций социального развития, которую принесла Первая мировая.

По всем внешним показателям это была война национальных государств и национальных культур. В первые ее дни классовое замирение произошло абсолютно во всех странах-участницах, включая Россию. Но затяжной, крайне изнурительный характер войны, к которому оказались психологически не готовы не только будущие побежденные, но и будущие победители, во многом разрушил культурно-цивилизационную оболочку человека, обнажив в нем архаичные инстинкты войны всех против всех. Это и был переход к гражданской войне в общеевропейском масштабе.

Побежденные – немцы и русские – вышли из нее, повторю, через установление крайне жестких диктатур. Победители – французы и англичане – на протяжении межвоенных десятилетий с помощью тех самых новых технологий пытались восстановить у себя социально психологическое равновесие. Оно, однако, оказалось зыбким в обеих сферах – и в социальной, и в психологической. Под покровом мира царили смута, растерянность, потерянность. В том числе и этим объясняется, к примеру, полная неготовность французов ко Второй мировой2.

Известно, что межвоенный период стал самым серьезным испытанием для западной либерально-плюралистической цивилизации: целый ряд ее фундаментальных принципов был поставлен под вопрос. Выскажу предположение: великий экономический кризис 1929–1933 гг., как океанический тайфун прошедший по США и Европе, имел своими причинами не только экономические противоречия и болезни, но и психологические.

Р. Арон, известный французский социолог и политический мыслитель, говорил: «Тридцатые годы я прожил, обуреваемый чувством горечи от сознания того, что Франция приходила в упадок. Мне казалось, что она погружается в небытие. Уже нельзя было не предчувствовать грозящей ей военной катастрофы… Я остро, с глубокой грустью переживал этот упадок и был одержим одной мыслью – избежать гражданской войны… Многие окружавшие меня французы отдавали себе отчет в нашем упадке… Я… никогда не испытывал… чувства исторической, если можно так выразиться, горечи. Ибо после 1945 г. Франция преобразилась» (Арон Р. Пристрастный зритель. – М.: Праксис, 2006. – С. 89–90).

Принято считать, что в ходе и после окончания этого кризиса значительная часть западного общества впала в психологическую депрессию. Думаю, такая депрессия была не только следствием, но и, повторю, его причиной. Вот еще один глобальный результат Первой мировой. В целом Европа покончила с гражданской войной только в следующей мировой.

Вообще, ситуацию 1914–1945 гг. можно в некотором отношении уподобить Тридцатилетней войне XVII в. (1618–1648). Из той мировой вышел новый порядок – nation state: в Европе совершился переход от религиозной идентичности к государственно-политической. В результате 30-летней войны ХХ в. (1914–1945) перешли от национально-классовой и социально-дифференцированной идентичности (от nation state и классовой дифференциации общества) к наднационально-гуманистической и социально-примирительной. В этом значение событий, которые произошли в мире (прежде всего в Европе) в середине ХХ столетия.

Надо сказать, что Россия оказалась вне этих трансформаций.

Впрочем, как и всегда. В первую 30-летнюю войну она отметилась неудачной осадой Смоленска (1632–1634) и вполне эффективной помощью протестантским государствам – прежде всего Дании, которая получала от нас зерно по сниженным ценам (как сегодня получают газ Украина и Белоруссия). И в 30-летней войне ХХ в. у России совершенно особое место, ничем не похожее на ситуацию XVII столетия. Гражданская война ХХ в., казалось бы, расставила шахматные фигуры так, что СССР–Германия оказались на одной стороне. Однако именно России–СССР суждено было сыграть решающую роль в уничтожении главного зачинщика европейской войны – Германии и закончить гражданскую свару Европы. Россия уничтожила силы европейской социально-гражданской деструкции и, как оказалось в перспективе, обеспечила победу силам социального консенсуса/согласия.

Взгляд на Первую мировую войну с точки зрения общеевропейских результатов/последствий, вероятно, и должен стать определяющим для ее изучения. Прежде всего у нас, в России. В этом ракурсе иначе выглядят и сама война, и советская история.

Что же касается возрождения в современной России памяти о войне 1914–1918 гг., то об этом необходимо сказать следующее.

Кажется, таким образом мы (мы: это общество, власть – вместе, помогая друг другу) пытаемся нейтрализовать и заместить воспоминания о революции 1917 г. Они были установочными для «старой» (советской) системы, но в нашем «новом» мире оказались не обязательными, ненужными, излишними. Когда-то революция вытеснила из нашей памяти Первую мировую войну, – теперь, почти через столетие, происходит обратный процесс.

Революция для нынешних россиян (и для «управляющих», и для «управляемых») – это проблема, с которой мы не хотим и не можем разбираться. Именно потому, что ответив на вопрос: «чем была русская революция?», мы со всей определенностью скажем, «кто мы».

В современной России и такие вопросы, пугающие своей серьезностью, и ответы на них не актуальны. Она бежит от проблем и сложностей, от определенностей – и в отношении прошлого, и в отношении будущего. Имеет значение только настоящее – как бытовое обустройство, текучка, сиюминутность.

«Зоной побега» становится теперь и Первая мировая. Ее приемлемыми образами может быть перекрыта революция, замаскирован смысл этого главного события русской истории ХХ в.

Попытка инкорпорировать войну 1914–1918 гг. в исторический фундамент легитимности нынешнего режима и национальной идентичности определена, на наш взгляд, именно этой логикой.

И.И. Глебова ВИНТЕР ДЖ., ПРОСТ А.

ВЕЛИКАЯ ВОЙНА В ИСТОРИИ: ДИСКУССИИ И СПОРЫ, С 1914 Г. ДО НАСТОЯЩЕГО ВРЕМЕНИ WINTER J., PROST A.

THE GREAT WAR IN HISTORY: DEBATES AND CONTROVERSIES, 1914 TO THE PRESENT.

– Cambridge etc.: Cambridge univ. press., 2005. – VIII, 250 p.

(Реферат) В общем ряду исторических дисциплин военная история, тесно связанная с историей техники, а также с военной наукой (анализ опыта прошлых войн как один из источников для дальнейшего развития военного искусства, наряду с теоретическими изысканиями на основе анализа современной ситуации), занимает несколько обособленное положение. Тем не менее эта область в последние годы довольно активно осваивается специалистами по социальной и культурной истории, изучающими не только социокультурные аспекты самих вооружённых конфликтов, но и влияние таких конфликтов на общество и культуру вовлечённых в них стран. Результаты подобных исследований представлены, в частности, в издаваемой в Кембридже серии «Труды по социальной и культурной истории современной войны» (“Studies in the social and cultural history of modern warfare”), в рамках которой опубликована и реферируемая монография Джея Винтера (Йельский университет, США) и Антуана Проста (Университет Париж-1), посвящённая историографии и, шире, исторической памяти о Первой мировой войне. Структура книги выстроена по тематическому принципу и состоит из введения и девяти глав, в семи из которых рассматриваются различные аспекты глобального конфликта 1914–1918 гг. в представлениях трёх поколений историков, литераторов и кинематографистов, главным образом немецких, французских и британских. Авторы анализируют не только исследования по военной истории и истории дипломатии, но и различные социальные и культурные интерпретации описываемых событий.

Как отмечается во введении, за десятилетия, прошедшие с момента окончания Первой мировой войны, в мире изданы десятки тысяч посвящённых ей работ – научных, популярных и публицистических;

даже для того, чтобы всего лишь прочитать эти тексты, не хватит человеческой жизни. В то же время серьёзных историографических исследований с целью как-то систематизировать этот корпус литературы, выявить основные направления, школы, тенденции развития, до сих пор не предпринималось. Именно это и составляет основную цель работы Дж. Винтера и А. Проста.

В книге рассматривается историография событий 1914–1918 гг., хода Первой мировой войны и её непосредственных последствий.

Авторы анализируют главным образом франко- и англоязычную литературу, а также немецкую и некоторые итальянские работы. За рамками исследования остались исторические школы стран, возникших на месте Австро-Венгерской империи, российская историография, а также исторические изыскания в странах Азии, Африки и Латинской Америки.

Чтобы глубже понять изучаемую проблематику, авторы не ограничиваются трудами профессиональных историков (хотя и отдают им предпочтение) и привлекают также работы, написанные в рамках других научных дисциплин, мемуарную литературу и, наконец, любительские исследования. Поскольку «в большинстве книг с заглавием „история войны“ обычно рассматриваются её политические, дипломатические или собственно военные аспекты» (с. 3), они анализируют не только специальные работы, посвящённые Первой мировой войне, но и сочинения с более широким тематическим и хронологическим охватом, в которых затрагиваются интересующие их вопросы. Особое внимание в монографии уделяется сравнительному анализу национальных историографических традиций. В предисловии к английскому изданию авторы отмечают, что история Первой мировой войны «целиком и полностью многонациональна и многоязычна, и тем не менее учёные по-прежнему отделены друг от друга не только языковыми барьерами», но и более глубокими различиями в теоретических концепциях и методологических подходах (с. VII).

В своей книге они попытались преодолеть, хотя бы частично, это разделение.

*** Первые попытки осмыслить феномен Первой мировой войны были предприняты ещё до того, как замолчали пушки. Эта работа продолжилась и после окончания боевых действий. Фактически до начала 1960-х годов историей конфликта занимались главным образом очень немногочисленные профессиональные учёные.

В методологическом отношении этот период характеризуется тем, что история войны изучалась по преимуществу «сверху», исследователей интересовали прежде всего политические, дипломатические и стратегические вопросы. Социальная и экономическая история, не говоря уже о культурной истории и истории повседневности, оставались вне их поля зрения;

в качестве исключения, подтверждающего правило, авторы указывают на книгу Э. Халеви «Мировой кризис 1914–1918 гг., интерпретация»3. Огромный пласт солдатских воспоминаний и дневников, наиболее активно публиковавшихся в первые годы после окончания войны и в 1928– 1934 гг., также не привлёк внимания профессиональных историков, поскольку ценность этих произведений для науки ещё не была Halvy E. The world crisis of 1914–1918, an interpretation. – Oxford:

Clarendon press, 1930.

осознана. Единственной попыткой их источниковедческого анализа стала работа Ж.Н. Крю «Свидетели»4, однако идеи автора не нашли понимания у его коллег, в чьих книгах по-прежнему речь шла «о войне в большей степени, нежели о воинах» (с. 15).

Ситуация начала меняться на рубеже 1950-х – 1960-х годов.

Тому было несколько причин, среди которых – опыт Второй мировой войны и последующих вооружённых конфликтов, расширение круга доступных источников (в 1960-е годы были, в частности, открыты военные архивы в связи с истечением 50-летнего срока секретности) и численный рост образованных слоёв населения, следствием которого было, с одной стороны, скачкообразное увеличение количества профессиональных историков и, с другой стороны, не менее резкий рост интереса к истории среди читающей публики. Поскольку история, таким образом, стала пользоваться спросом, появился обширный рынок научно-популярных произведений, включая не только книги, но и, к примеру, телепередачи. Все эти факторы в совокупности, а также заметное в то время марксистское влияние, способствовали значительным изменениям как в исследуемой проблематике, так и в методологии. Доминирующими направлениями стали социальная и экономическая история Первой мировой войны, а одним из центральных вопросов историографии – взаимосвязь между войной и революцией (в Германии – также роль прусского империализма и милитаризма в генезисе нацистского движения), тогда как в 1920-е – 1930-е годы наиболее болезненным был вопрос о виновниках войны.

Дипломатическая история отодвинулась на второй план и, кроме того, тоже пережила определённую смену парадигм: если в предшествующий период исследователей интересовали прежде всего истоки конфликта, то теперь большее внимание уделялось изучению целей воюющих держав и шире – тех явных и скрытых мотивов, которыми руководствовались отдельные политики, ответственные за развязывание войны. Это не отменяло исследований в области собственно военной истории, но образ Первой мировой войны в целом сделался гораздо более сбалансированным и более многогранным.

Cru J.N. Tmoins. – P.: Les Etincelles, 1929.

Следующая смена парадигм произошла на рубеже 1980-х – 1990 х годов, причём исключительно быстро и без сопутствующей смены поколений учёных, как в предыдущем случае. Авторы считают её началом современного этапа в развитии историографии Первой мировой войны, на котором центральным направлением исследований стала культурная история. Причинами такого сдвига были крушение коммунистических режимов, приведшее к разочарованию в марксизме в целом с его преимущественным интересом к социально экономической сфере, и тот исторический опыт, который был накоплен человечеством на протяжении XX столетия и породил новые «вопросы» к прошлому. Если в 1920-е – 1930-е годы Первая мировая рассматривалась как последняя война, а в 60-е – уже как первый этап своеобразной новой Тридцатилетней войны, то для поколения 90-х годов она стала в определённом смысле началом и фундаментом «короткого» XX века с его беспрецедентной жестокостью, первым шагом на пути к Холокосту и преступлениям сталинского режима.

Нарастающая глобализация порождает кризис идентичности, что, в свою очередь, стимулирует широкий интерес к исторической памяти – не только национальной, но и семейной. Авторы отмечают также, что для новых поколений, живущих в относительно благополучном обществе потребления, опыт участников и современников войны 1914–1918 гг. во многом является уже чем-то чужеродным и непостижимым. В этих условиях интересы исследователей сместились к таким новым областям, как история искусства, науки, медицины, литературы, включая вопрос о том, какое влияние на эти сферы оказала война. Активно изучается история повседневности, предметом исследования стали представления, чувства, эмоции людей, вынесших на себе тяготы войны. Выходят новые работы и по дипломатической, военной, социальной и экономической истории Первой мировой войны, но теперь в изучении этой проблематики также учитывается культурный фактор.

*** Основная часть книги (главы 2–8) посвящена эволюции отдельных предметных областей в историографии Первой мировой войны. Материал излагается в той очерёдности, в которой происходила смена акцентов при переходе от одной исследовательской парадигмы к другой: сначала дипломатическая история (глава 2) и военная история, точнее, её раздел, посвящённый процессам, протекавшим на оперативно-стратегическом уровне (глава 3), важнейшие направления исследований в 1920-е – 1930-е годы, затем история окопной войны (глава 4), военной экономики (глава 5) и рабочего класса (глава 6), выдвинувшиеся на первый план в 1960-е годы, и, наконец, исследования процессов, протекавших в тылу (глава 7), а также исторической памяти (глава 8) – наиболее перспективные направления с точки зрения современной парадигмы.

В дискуссиях 1920-х – 1930-х годов о политической истории Первой мировой войны центральным был вопрос об ответственности за развязывание конфликта. Статья 231 Версальского договора возлагала на Германию и её союзников ответственность за ущерб, понесённый в ходе войны странами Антанты, что часто воспринималось (и самими немцами, и их недавними противниками) как попытка объявить Германию виновником войны в целом, что для немцев было категорически неприемлемо. Некоторые из английских и французских историков со временем также вынуждены были признать, что и страны Антанты несут свою долю ответственности за то, что июльский политический кризис 1914 г. закончился войной (Россия поторопилась с объявлением всеобщей мобилизации, Великобритания не обозначила заранее и максимально отчётливо свою позицию относительно нейтралитета Бельгии и т. д.). Эта тенденция обозначилась уже в 1930-е годы.

Хотя споры об истоках Первой мировой войны и отличались тогда заметной политизированностью, историки предпринимали попытки преодолеть эту ситуацию. Их задача отчасти облегчалась тем обстоятельством, что сама война уже закончилась и хотя бы в какой-то мере перестала быть вопросом текущей политики – в отличие, скажем, от Версальской системы. Многие французские историки стремились кроме того разграничить те вопросы, для исследования которых в их распоряжении уже имелась достаточная документальная база, и те, которые приходилось признать неразрешимыми за недостатком источников. Американские историки чувствовали себя свободнее, чем их европейские коллеги, и старались рассматривать историю войны 1914–1918 гг. с позиций третьей стороны.

В 1960-е – 1980-е годы круг исследуемых проблем и используемых источников значительно расширился, дипломатическая история кризиса 1914 г. и Первой мировой войны трансформировалась в более многоаспектную историю международных отношений, были предприняты попытки рассмотреть не только непосредственные причины конфликта, но и более глубинные факторы, включая экономические и внутриполитические. К этому добавился вопрос о взаимосвязи между Первой и Второй мировыми войнами. Позже, уже в рамках культурной истории, стали изучаться культурные истоки европейского конфликта, включая представления, предубеждения, стереотипы и системы ценностей, бытовавшие в различных странах в начале XX в., как в политических кругах, так и среди простых граждан. Любопытно, что Первая мировая война в представлении историков и их читателей трансформировалась таким образом из преступления (понятие, подразумевающее необходимость найти и наказать виновника) в трагическую ошибку, причины которой требуется уяснить. «В этом историографическом контексте, – отмечают авторы, – мы вновь наблюдаем бесконечный диалог между свободой и необходимостью в делах человеческих» (с. 57).

В историографии боевых действий, стратегического управления, отношений между политическим и военным руководством в годы Первой мировой войны авторы выделяют три этапа. В межвоенный («героический») период боевые действия рассматривались в основном в категориях XIX столетия. На этой стадии изучение военной истории носило отчётливо национальный характер, серьёзных попыток проанализировать ход войны в целом ещё не было, преобладающим жанром оставались официальные истории отдельных стран (армий) или соединений. Определённое внимание уделялось также истории крупнейших сражений и операций 1914–1918 гг., но и в таких работах речь шла в основном о действиях армии той страны, в которой жил автор;

даже действия союзников в той же операции рассматривались вскользь.

В 1960-е – 1970-е годы значительно расширился доступ к архивам, а в исторической науке участников войны сменило новое поколение исследователей. На данном этапе на первый план выдвинулся вопрос о действиях командования в непривычных условиях индустриальной войны. В этот же период вышла, в частности, и монография Н. Стоуна «Восточный фронт»5 – первое крупное исследование участия России в Первой мировой войне.

В 1980-е – 1990-е годы, когда доминирующим направлением стала культурная история, специалистам по «традиционной» военно исторической проблематике, по-прежнему занимающим относительно обособленное положение в научном сообществе, в некотором смысле пришлось доказывать, что интересующие их вопросы всё ещё сохраняют свою актуальность. Военная история стала даже более политизированной, чем в предшествующий период, а национальные школы остаются всё такими же разобщёнными. Представители данного направления отличаются изрядным консерватизмом, что сказывается и на качестве их работ, в которых до сих пор преобладает тенденция к изолированному рассмотрению отдельных командиров или армий. Как следствие, даже анализ боевых действий оказывается однобоким, поскольку в действительности война – это всегда двусторонний процесс. «Интернациональной истории сражений, – заключают авторы, – в которых участвуют люди по обе стороны фронта, сталкивающиеся с проблемами и затруднениями одного и того же рода, ещё предстоит быть написанной» (с. 81).

Повседневный опыт простых солдат в межвоенный период практически не изучался профессиональными историками – главным образом из методологических соображений, поскольку научная история в те годы ещё ассоциировалась прежде всего с изучением макроисторических процессов. Тем самым одно из важнейших отличий Первой мировой от предшествующих войн – её массовый характер – по сути осталось вне поля зрения исследователей.

Stone N. The Eastern Front, 1914–1917. – N. Y.: Scribner, 1975.

В широких читательских кругах существовал запрос, и довольно сильный, на информацию такого рода – современников, не принимавших непосредственного участия в боях, интересовало, «как это было» и «как это выглядело», – но этот запрос удовлетворялся обширной мемуарной и художественной литературой;

профессиональные исторические труды интереса не вызывали.

Предметом научного анализа индивидуальный фронтовой опыт участников Первой мировой войны стал в 1970-е годы в Великобритании и в 1980-е во Франции. Такие исследования были тесно связаны с социальной историей – изучалось, к примеру, влияние культуры рабочего класса на поведение солдат на фронте;

в рамках этого направления был написан, в частности, двухтомник А. Уайлдмена «Конец русской царской армии»6. Для английских исследователей характерно особое внимание к проблеме жестокости на войне, тогда как во французской историографии, особенно с начала 2000-х годов, активно обсуждается вопрос о мотивации солдат, о соотношении согласия и принуждения. Любопытно, что начало этих изменений совпало по времени с приходом в профессию молодых историков, не принимавших участия в мировых войнах, и с нарастающей в Европе тенденцией к неприятию насилия, в т. ч. и повседневного. Новым поколениям европейцев стало труднее понимать реалии начала XX в. Изучение социальной и культурной истории войны 1914–1918 гг. продолжается и в настоящее время;

авторов, однако, беспокоит то обстоятельство, что учёные, занимающиеся этими вопросами, часто тяготеют к широким обобщениям, хотя в действительности повседневность окопной войны отличалась значительным разнообразием.

В изучении экономической истории Первой мировой войны также можно выделить три этапа. В межвоенный период исследовалась главным образом экономическая политика воюющих держав. При этом ключевое значение в объяснении хода и результатов глобального противоборства придавалось собственно военному Wildman A. The end of Russian Imperial Army. – Princeton: Princeton univ. press, 1980. – Vol. I: The old army and the soldiers’ revolt (March–April 1917);

Vol. II: The road to Soviet power and peace.

фактору, так что экономическая история играла скорее вспомогательную роль. Любопытно, что и занимались ею в это время в основном экономисты, а не историки. Опыт 1914–1918 гг. был использован в развитии экономической теории и экономической политики в 1920-е – 1930-е годы, в т. ч. при разработке планов экономической мобилизации в преддверии Второй мировой войны.

В 1960-е – 1970-е годы фокус переместился на отношения между деловыми кругами, наукой, государством и военными, иными словами, на формирование и функционирование того, что позже будет названо военно-промышленным комплексом. Именно в этот период экономический фактор начал рассматриваться как одна из решающих причин поражения Центральных держав. Для последних же десятилетий характерен многоаспектный анализ экономики противоборствующих сторон, объединяющий предыдущие два подхода. Открытым остаётся вопрос о соотношении между негативными и позитивными последствиями глобального конфликта для мировой экономики, а также об экономических причинах победы стран Антанты.

Историографии рабочего класса авторы посвящают самостоятельную – шестую – главу своего труда, отдельно от следующей за нею седьмой главы, где рассматривается историография гражданского населения в целом. История рабочего вопроса тесно связана с историей революционного движения, а значит, и с проблемой взаимосвязи между войной и революциями в России и ряде европейских стран, поэтому данной проблематике посвящён самостоятельный и довольно обширный круг литературы. Этот раздел историографии Первой мировой войны развивался несколько иначе, чем другие. Вплоть до середины 1960-х годов доминирующим подходом был политический (история рабочего движения). Ситуацию не изменило даже распространение марксистских идей после окончания Второй мировой войны, поскольку их приверженцы так же, как и их предшественники, больше внимания уделяли политической истории и истории идеологии, а не экономике и социальным процессам. Социальный подход, т. е. собственно история рабочего класса в точном смысле слова, выдвинулся на первый план довольно поздно, а в 1990-е годы разочарование в коммунистической идее, последовавшее за крушением советского блока, вкупе с кардинальными переменами в структуре западных обществ на переходе от индустриальной эпохи к постиндустриальной, привели к свёртыванию исследований по истории рабочих, так что культурно историческая парадигма в данной области представлена пока лишь весьма поверхностно и фрагментарно.

Что касается истории тыла в целом, то на протяжении 1920-х – 1930-х годов она вызывала среди исследователей лишь весьма ограниченный интерес и занимала второстепенное положение по сравнению с историей событий на фронте. Наиболее активно изучалась внутренняя политика воюющих держав: мобилизация, пропаганда, снабжение продовольствием и т. д. После того, как в 1960 е годы возобладал социологический подход, основным предметом исследования стало влияние войны на социальные конфликты, кульминацией которых стали революции в Германии, Австро-Венгрии, России и Турции.

В 1980-е годы произошёл переход к культурно-исторической парадигме, как и в других разделах историографии Первой мировой войны, и кроме того завершилось отмежевание культурной истории, как дисциплины, изучающей представления и практики широких слоёв населения, от интеллектуальной истории, сфокусированной главным образом на элитарной культуре. В современных исследованиях по истории тыла в 1914–1918 гг. авторы выделяют два основных направления: исследования материальной культуры, т. е. условий и способов выживания в экстремальной обстановке тех лет, и работы, посвящённые т. н. культуре войны. Последнее понятие охватывает довольно широкий круг социокультурных практик, нацеленных на адаптацию к непривычным условиям военного времени. В рамках этого же направления исследуются и такие вопросы, как поддержка войны обществом, мотивации солдат и гражданского населения.

Подобный подход, помимо всего прочего, позволил историкам преодолеть существовавшее в литературе предшествующих лет своеобразное разделение между фронтом и тылом: в современной историографии значительное внимание уделяется настроениям, представлениям и особенностям поведения, общим для солдат и гражданского населения. Важное значение на современном этапе приобрело также изучение истории женщин на войне. Кроме того, в 1990-е годы, под влиянием событий в бывшей Югославии, в центре внимания вновь оказался вопрос о военных преступлениях, что стимулировало растущий интерес исследователей к проблеме насилия против мирного населения в Первую мировую войну, которая, будучи первой тотальной войной в истории человечества, во многом предопределила специфику вооружённых конфликтов XX столетия, включая систематические нарушения правил и обычаев войны, геноцид и т. д.

Авторы обращают внимание на два существенных пробела в современной литературе по истории гражданского населения в годы Первой мировой войны. Во-первых, вне поля зрения исследователей до сих пор остаётся повседневный опыт сельских жителей, что совершенно неоправданно, поскольку они составляли весьма значительную часть населения стран – участниц конфликта, а деревенская культура довольно сильно отличалась от городской. Во вторых, недостаточно изученной в западной историографии остаётся история Восточного фронта, в т. ч. и военный опыт мирного населения Восточной и Юго-Восточной Европы.

В эволюции исторической памяти о Первой мировой войне Дж. Винтер и А. Прост выделяют два этапа: до конца 1960-х годов и с начала 1970-х по настоящее время. На первом из них профессиональная историография развивалась довольно изолированно, а образ «Великой войны» в массовом сознании определяли в основном её участники, благо многие из них были ещё живы и пользовались заслуженным авторитетом, как непосредственные свидетели событий. Особую группу составляли те авторы, которые в 1914–1918 гг. занимали высокие государственные и военные должности (У. Черчилль, Р. Пуанкаре, Ж. Клемансо, Д. Ллойд Джордж, Э. Людендорф и др.), – их воспоминания по своей информативности были сопоставимы с историческими сочинениями.

Известную роль в формировании национальной памяти играла и государственная пропаганда.

Роль научной историографии значительно выросла в 1960-е годы, расширился и круг специалистов, интересующихся Первой мировой войной. Интерес к событиям 1914–1918 гг. распространился за пределами собственно исторических кафедр;

важным шагом к формированию такого направления, как культурная история Первой мировой войны, стали работы историков литературы П. Фасселла и С. Хайнса7. В англосаксонском мире сказался кроме того недавний опыт войны во Вьетнаме;

с появлением первых исследований посттравматического синдрома специалисты, включая и историков, вновь обратились к публикациям предшествующих лет, посвящённым феномену военного невроза (англ. shell shock – буквально «снарядный шок», т.е. психическая травма, полученная во время артиллерийского обстрела) у участников Первой мировой войны. Историки континентальной Европы занялись этой проблематикой гораздо позже.

Для 1980-х – 1990-х годов было характерно активное развитие музеев Первой мировой войны, а также появление многочисленных литературных произведений и фильмов о ней. В формировании массовой памяти о «Великой войне» профессиональные историки, таким образом, по-прежнему остаются в меньшинстве.

*** Подводя в последней главе итоги своего исследования, авторы констатируют, что научная историография Первой мировой войны до сих пор разделена на многочисленные национальные школы, развивающиеся по преимуществу обособленно. С конца 1980-х годов появляются книги, авторы которых пытаются выработать «общеевропейский» взгляд на события 1914–1918 гг., а также тематические сборники статей, подготовленные интернациональными коллективами авторов, но такого рода публикации остаются скорее Fussell P. The Great War and modern memory. – N. Y.: Oxford univ. press, 1975;

Hynes S. A war imagined: The First World War and English culture. – L.:

Idem. The soldiers’ tale: Bearing witness to modern war. - N. Y.:

исключением, чем правилом. Дж. Винтер и А. Прост отмечают, что подобные работы обычно пишутся учёными со стажем, пользующимися известностью в академическом сообществе и имеющими хорошую финансовую поддержку, или при участии таких исследователей. Выход за пределы национальной историографии, таким образом, остаётся довольно непростой задачей, особенно для молодых историков. При написании учебников глобальный подход, напротив, применяется довольно активно и вполне успешно.

Такое положение во многом обусловлено тесной взаимосвязью самих феноменов войны и нации;

к тому же опыт разных европейских стран в Первой мировой войне и его последующее восприятие в этих странах довольно сильно различаются. Что для французов было трудной победой с неоднозначными последствиями, то немцы долгое время воспринимали как свою собственную победу, только упущенную в результате «удара в спину»;

как следствие, первые серьёзные научные работы по истории Первой мировой войны появились в Германии только после её нового поражения в войне 1939–1945 гг. Среди британских исследователей распространено представление о Первой мировой войне как о бессмысленном конфликте, в ходе которого миллионы жизней были растрачены зря;

для французского читателя, к примеру, такая точка зрения ещё совсем недавно была бы совершенно неприемлемой.

Играют свою роль и различия в исследовательских традициях.

Английской историографии свойственна определённая доля иронии, стремление сохранить дистанцию между учёным и изучаемым объектом. Во французской исторической науке, напротив, силён акцент на поиск причинно-следственных связей, восходящий ещё к картезианскому наследию. Даже периодизация истории значительно различается в разных национальных школах, а от принятой периодизации зависит и то, в какой контекст будут помещаться описываемые события. Сказываются также различия в организации архивов в разных странах, в степени сохранности фондов (германские архивы пострадали в результате бомбёжек во время Второй мировой войны). Определённое влияние на тематику публикуемых работ оказывают и издатели, преследующие собственные коммерческие интересы. «Национальный характер историографии Великой войны, – констатируют авторы, – очень трудно преодолеть. В нашем распоряжении много книг о нациях в войне. У нас нет истории войны на глобальном уровне. Или, точнее, есть успешные концепции войны, которые едва ли вообще возможно совместить между собой» (с. 199).

Первое поколение историков Первой мировой войны, сформировавшееся в 1930-е годы, во многом исходило из историографической традиции XIX в., отсюда его преимущественный интерес к политической и дипломатической истории. Поскольку феномен войны в этот период осмысливался главным образом в духе Клаузевица («Война есть продолжение политики иными средствами»), история боевых действий рассматривалась «глазами генеральных штабов, с их командной иерархией и генералами» (с. 201). Отчасти это было обусловлено элитарным характером самого академического сообщества.

Поколение 1960-х годов работало уже в ином контексте. Опыт Второй мировой войны заставил историков серьёзно переосмыслить сложившиеся представления о войне 1914–1918 гг., её природе и последствиях. В новых условиях глобального соперничества между двумя сверхдержавами, обладавшими ядерным оружием, крупномасштабные войны утратили своё прежнее значение как средство решения политических проблем насильственным путём.

Следствием этого стала смена целевой аудитории историков Первой мировой войны: во второй половине XX в. они обращались уже не к политикам, а к широкой читающей общественности. Изменилась и сфера их интересов – произошёл поворот к социальной истории, истории «снизу». История боевых действий сохранила своё центральное значение в осмыслении конфликта, но из «истории глазами генеральных штабов» она превратилась в большей степени в историю солдат, комбатантов, которым пришлось вынести на своих плечах основные тяготы войны.

Поколение 1990-х годов формировалось в условиях окончания Холодной войны и набирающей силу европейской интеграции.

Национальное государство утрачивает своё прежнее значение, отсюда дальнейшее снижение интереса историков к политическим институтам. Социальная история продолжает активно развиваться, но теперь её дополнили методы культурной истории и микроистории. Это относится и к собственно военной проблематике: «В определённом смысле, – замечают авторы, – армия оказалась скрыта за индивидуальным и коллективным образом солдата» (с. 205). Меняется понимание феномена Первой мировой войны в целом, на смену прежним представлениям о ней как о глобальном конфликте между национальными государствами пришла новая концепция «европейской гражданской войны».

Среди многочисленных интерпретаций Первой мировой войны можно, таким образом, выделить три основных модели. Одной из них была война наций;

с этой точки зрения события 1914–1918 гг. могут рассматриваться как логическое продолжение – и завершение – «долгого» XIX века. Такой подход был особенно популярен среди первого поколения историков, рассматриваемого в книге. Он имел различные вариации, которые так или иначе можно свести к трём направлениям: либеральному, с его особым вниманием к роли личности в истории;

неомарксистскому, отличавшемуся большим уклоном в сторону социально-экономического детерминизма;

и, наконец, «гуманистическому», как его называют авторы «за отсутствием лучшего термина» (с. 207), уделявшего дополнительное внимание судьбам простых людей, на долю которых выпала война.

Во второй половине XX в. описанная парадигма отчасти сохранила своё объяснительное значение, особенно в популярной литературе и учебниках, но в исследовательском сообществе ей на смену пришла другая, в рамках которой война рассматривалась уже как конфликт между обществами. Это позволило значительно расширить предмет исследования, проследить, как повлияли на исход боевых действий социально-экономические процессы в странах – участницах войны, раскрыть связь между войной и последовавшими за нею революциями. Данный подход активно использовался вторым поколением историков Первой мировой войны, особенно в Германии;

в британской историографии он представлен менее широко.

В некоторых странах он популярен и в настоящее время, например, в Италии. Его основной недостаток авторы видят в том, что он в целом отличается большей склонностью к детерминизму, нежели предыдущий, а любой детерминизм по-своему опасен, поскольку может привести к подмене подлинного анализа упрощёнными механистическими формулами.

В настоящее время преобладающим направлением является изучение «человека на войне». Нынешнее поколение учёных, с его особым интересом к культурной истории, микроистории, истории повседневности, исследует не «войну наций» и не «войну обществ», а «войну солдат», «войну жертв»;

здесь можно проследить некоторые параллели с «гуманистическими» подходами предыдущих десятилетий. Как следствие, наибольший интерес вызывает индивидуальный опыт участников и современников войны, история государственных институтов и социальных групп изучается лишь в той мере, в которой она влияла на этот индивидуальный опыт.

Появление подобной парадигмы во многом обусловлено попытками осмыслить трагическую историю XX века в целом, проследить взаимосвязь между Первой мировой войной и возникновением тоталитарных режимов, общей эскалацией насилия в минувшем столетии.

Авторы подчёркивают, однако, что в их задачи не входило диктовать действующим или будущим исследователям готовые решения, какой из существующих парадигм им следует придерживаться в своей работе. Все описанные подходы имеют свои преимущества и недостатки, разным поколениям людей свойственно задавать различные «вопросы» своему прошлому, и нынешний методологический плюрализм, хотя и приводит к появлению зачастую трудно совместимых концепций истории Первой мировой войны, но зато позволяет учёному применять тот исследовательский инструментарий, который в наибольшей степени соответствует его научным интересам.

М.М. Минц В.М.ШЕВЫРИН РОССИЯ В ПЕРВОЙ МИРОВОЙ ВОЙНЕ (НОВЕЙШАЯ ОТЕЧЕСТВЕННАЯ ИСТОРИОГРАФИЯ) (Обзор) В конце 1990-х годов В.Л.Мальков, совершая экскурс в историографию войны, упомянул о том, что в советской науке, в отличие от зарубежной, изучение истории Великой войны «не носило систематического характера и даже негласно считалось утратившим актуальность» (106, с. 11). Действительно, со времен М.Н.Покровского, пустившего в мир крылатое выражение «забытая война», которое нередко и теперь ещё выносится в заголовки книг, история Первой мировой находилась в густой тени революции и Гражданской войны, собственно, ею и порожденных, но которые в силу господствовавшей тогда идеологии были в большом «фаворе» у историков.

Но в постсоветской России положение дел с изучением истории войны стало меняться. И тот же В.Л Мальков, а также А.О.Чубарьян, В.К Шацилло, А.Е.Андреев и ряд других известных ученых (110, 130, 157) отмечают явное возрастание интереса специалистов к истории той мировой катастрофы. «Лёд тронулся», - и так, что эра «забытой войны» стремительно уходит.

Для современной историографии характерно беспрецедентное приращение источниковой базы исследований (различных документов эпохи, мемуарной литературы, издание которых переживает настоящий бум), небывалое расширение тематики работ и - последнее, но наиболее, пожалуй, значимое, - обращение историков к новым идеям и методам исследования.

Это становится особенно очевидным теперь, в преддверии столетия войны, которое будет, судя по всему, отмечаться с государственным размахом. Уже сейчас проводятся различные встречи, конференции, «круглые столы», издается множество материалов по истории войны, впервые за многие десятилетия открываются памятники на местах былых сражений и на братских могилах погибших воинов, демонстрируются новые документальные фильмы о событиях и героях тех лет и т. п. Таким образом, реанимируется память о войне и воздается, хотя и с громадным опозданием (опять же в отличие от европейских стран, где всегда чтили и свято чтут память своих соотечественников) должное ее участникам.

8 апреля 2013 г. в Государственной думе состоялось первое заседание оргкомитета по подготовке мероприятий, посвященных 100 летию начала Первой мировой войны (ПМВ). Спустя два дня в Российской академии наук прошел круглый стол, организованный Российской ассоциацией историков ПМВ на тему «Происхождение Первой мировой войны: альтернативные подходы» (130).

Такое заметное оживление интереса к истории войны только оттеняется, только подчеркивается ее предстоящим юбилеем, но это не есть его глубинная основа. Главное, конечно, в том, что к нам пришло осознание связи времен и понимание того, что корни многих проблем современности уходят в роковую войну 1914-1918 гг., открывшую совершенно новую и трагическую страницу в истории человечества.

А.И.Уткин был совершенно прав, когда говорил, что для историка эта война «самая интересная». Я думаю, что «интересная»

прежде всего потому, что при объективном её изучении она даёт возможность увидеть скрытые пружины мирового исторического процесса, его смысл и вектор развития.

Выдающиеся российские мыслители уже тогда, в только что начавшемся мировом конфликте провидчески улавливали именно такое его значение. И осознали новый, трагический отсчет времени, который начала мировая история. П.Б.Струве пророчески писал:

«Произошла историческая катастрофа. Волны истории несут нас к новым берегам...». Ему вторил С.Н.Булгаков: «Мы катастрофично вступаем в новый период истории» (163, с.5). И этот новый период продолжается. По крайней мере, многие историки резонно считают, что человечество, вступив в новое историческое измерение, не прошло до конца этот цикл. По мнению академика Ю.А.Полякова, и ныне выстрел в одной стране может всколыхнуть регион и охватить весь мир (163, с. 5).

И потому совсем не случайно, что как только российские историки в начале 1990-х годов обрели возможность свободно, без идеологического пресса обсуждать актуальные проблемы науки, они начали с пересмотра, с переоценки многих «основополагающих» и прежде незыблемых «твердынь» в историографии. Начали именно для того, чтобы понять истинный смысл событий, определивших ход российской и мировой истории.

В этом отношении одной из важнейших, на мой взгляд, была встреча ученых («круглый стол», состоявшийся 28-29 сентября г.), на которой обсуждались историографические версии происхождения Первой мировой войны. Дискуссия по этой теме дает исследователю «Ариаднину нить», чтобы выбраться из лабиринта тысяч противоречивых, далеко не бесспорных и пристрастных оценок событий и фактов войны. Я бы даже сказал, что она учит мыслить глобально. Дискуссия важна и как веха в развитии самой исторической науки, освобождавшейся тогда от идеологических пут. Поэтому позволю себе остановиться на ней подробно.

В.П. Волобуев говорил о том, что не одни только империалистические противоречия привели к войне. Серьёзную роль сыграли динамичные процессы в различных сферах мирового сообщества (блоковая политика, тайная дипломатия, милитаризация, гонка вооружений и духовная ситуация, предрасполагавшая к войне).

Оп поставил вопрос и о том, не послужили ли малые народы «детонаторами всего конфликта?» и не было ли альтернативы войне?

(106, с. 12-14).

В.Л Мальков подчеркнул, что в нашей историографии возникла «совершенно новая познавательная ситуация», связанная прежде всего с выходом на новый методологический уровень, расширением источниковой базы и тематического диапазона, а также появлением исследований, междисциплинарных по своему характеру (106, с. 16).

З.П.Яхимович, продолжая методологическую тему, задалась вопросом о том, способно ли человечество «разумно решать свою судьбу, или, как это произошло в 1914 г., фатальный бег событий его может вновь ввергнуть в военную катастрофу?»(106, с.18).

В.П. Булдаков выступил с докладом «Первая мировая война и имперство». По его мнению, к концу XX столетия появилась возможность утверждать, что этот век (особенно первая его половина) явился начальным и весьма неожиданным этапом глобализации человечества. Этот процесс протекал под влиянием и в условиях действия ряда разнородных новых факторов: всепроникающая роль неуправляемого индустриализма, невиданное развитие средств коммуникаций, скачкообразный рост народонаселения, лавинообразное становление гражданского общества через «восстание масс» и т.д. Но эти «объективные» интегрирующие факторы оказались в противоречии с людской психологией: прежде всего с воинственностью национального эгоизма. И если объективные условия подсказывали идею создания относительно гомогенного – «неконфликтного» – человеческого пространства, то сила традиции тянула к психологии имперства. Как следствие, «империалистический передел мира» принял форму всеохватывающей битвы за ресурсы и коммуникации. Причем речь шла даже не столько о непосредственных территориальных захватах, сколько о стремлении не дать сопернику осуществить их. Реанимация идеи имперства стала знамением времени: путь к глобализму стал пониматься как движение через гегемонизм, а последний предполагал блоковую систему с активным использованием этнонационального фактора. «Традиционные»

империи, не изжившие сословности, этноиерархичности и не создавшие мощного ядра гражданского общества, оказались обречены на поражение и распад.

Итоги Первой мировой войны имели абсолютно неординарное значение «на все времена». В целом их можно свести к феномену кризиса имперства. Это означало, с одной стороны, что «индустриально-колониальные» империи, несмотря на демократизацию метрополий, отнюдь не отказались от гегемонистских устремлений. С другой стороны, такие «традиционные» империи, как Австро-Венгрия и Турция, развалились, причем этот факт был чреват новым обострением борьбы за передел мира. Наконец, Германия, как империя «переходного» типа, в очередной раз попыталась осуществить заявку на гегемонию на мировой арене, используя на этот раз не пангерманизм, а нацизм, т.е. мощную подпитку шовинизмом сознания масс, не желающих ощущать себя «жертвой Версаля» (106, с.21-25).

В.И.Миллер, анализируя современную историографическую ситуацию, говорил об очередном «повороте» в общественном сознании, связанном с идеологической атакой на большевизм, ведущийся под разными флагами. С одной стороны, ясно видно стремление части политиков и публицистов «разделаться» с идеей интернационализма, воодушевлявшей многих борцов против войны, и возродить национализм в его наиболее радикальном, шовинистическом варианте. В этой связи вновь, как и в те далекие годы, противники войны трактуются как изменники, а генералы, офицеры и солдаты русской армии той поры, сражавшиеся и погибавшие на полях сражений, напротив рассматриваются как патриоты. С другой стороны, характерное для последних лет восхваление Романовых и их ближайшего окружения (генералов, министров и др.) привело к публикации исторических трудов и мемуаров, вышедших из-под пера людей этого круга. А для них война была последней героической эпохой императорской России.

Одна из иллюстраций сказанного - вопрос о «виновниках войны». В условиях, когда развертывается идеализация императорской России, вновь предлагается простенькое решение о Германии и Австро-Венгрии как о виновниках войны. Одновременно игнорируется вывод, уже давно ставший достоянием международной историографии, о мировой войне как результате длительного процесса накопления межимпериалистических, межгосударственных и иных противоречий. При этом вопрос о лицах, непосредственно участвовавших в развязывании войны, естественно, не исключается из рассмотрения, но ставится на подобающее ему второе (а может быть, и более отдаленное) место.

Если обратиться к сюжетам, которые обычно не находят отражения в трудах о войне, на первое место в их ряду В.И. Миллер предпочел бы поставить духовную атмосферу предвоенных лет и ее изменения в годы войны. Нельзя сказать, что эти аспекты жизни общества того времени совершенно не изучались. Есть много работ, в которых рассматривалась шовинистическая пропаганда, получившая распространение в Германии, во Франции, да и в России накануне и в начале войны. Но существовала в духовной жизни европейских стран и контрсила, противостоявшая этой пропаганде. Это были не только антивоенные документы II Интернационала, о которых говорили чаще всего. Был и пацифизм различных видов, а главное, не следует забывать, что начало ХХ в. было одним из периодов расцвета духовной культуры и в России, и в Германии, и во Франции.

Вторая проблема, которая также заслуживает изучения, это война и общественная мораль. Давно известно, что война нередко развращает людей, приучает их убивать, не испытывая при этом нравственных страданий, что за войнами следует нарастающий вал преступности, возникающий вслед за возвращением демобилизованных солдат к родным очагам. А в основе всего этого лежит особая военная мораль, которая не только оправдывает аморальные (с точки зрения общечеловеческих ценностей) действия, но подчас прямо вынуждает делать то, что в иных, мирных условиях человек никогда бы не сделал. О поведении человека на войне (в конкретных условиях 1914-1918 гг.) написано много, но все эти материалы нуждаются в современном прочтении и в соответствующем анализе (106, с. 59-61).

А.М. Пегушев затронул вопрос о роли колониальных противоречий. По его мнению, население ряда обширных районов Африки в конце ХIХ - начале ХХ в. еще в полной мере не ощущало на себе пресс колониального правления, европейская администрация во многих странах колониального мира (за исключением Индии, некоторых стран Северной, Западной и Южной Африки и ряда др.) была малочисленной, а колониальные границы, как правило, условными. Неслучайно в этот период был распространен термин «сферы влияния», боле точно, нежели понятие «колониальное владение», отражающий характер взаимоотношений между соперничавшими державами (106, с. 62-65). Реальная жизнь нередко резко расходится с нашими абстрактными представлениями о ней.

Известны случаи, когда, казалось бы, непримиримые колониальные соперники действовали сообща в критических ситуациях или перед лицом общей угрозы.

А.В.Ревякин, рассматривая проблему вины и ответственности, высказал мнение, что у ведущих мировых держав не было достаточных оснований стремиться к войне. Для старых колониальных и многонациональных государств – Великобритании, Франции, России и Австро-Венгрии – в ней заключался непомерный риск «великих потрясений», о чем напоминал опыт франко-прусской и русско японской войн. От статус-кво особенно не страдали и молодые индустриальные державы, такие, как Германия и США, лидировавшие в мировом экономическом соревновании. Поэтому, выясняя причины Первой мировой войны, важно не только указать на те общественные (международные, династические, экономические, социальные, национальные и пр.) противоречия, попытку разрешить которые и представляла собой война, но и объяснить мотивы того, почему именно военный способ разрешения этих противоречий избрали основные мировые державы.

Ход международных кризисов начала ХХ вв., не исключая и июльского 1914 г., свидетельствует, что, прежде чем «перейти Рубикон» и сделать войну неотвратимой, каждая из конфликтующих сторон располагала временем на раздумья, отвлекающие маневры и, в крайнем случае, на дипломатическое отступление (в расчете на реванш при более благоприятных обстоятельствах). Ни одна из европейских стран, за исключением Бельгии и Люксембурга, не подверглась внезапной агрессии типа той, которую в начале Второй мировой войны Гитлер обрушил на Польшу, Данию, Норвегию и т.д. И если после длительных раздумий правительства основных держав Европы все же предпочли военный способ разрешения своих противоречий, то это, безусловно, говорит о решающей ответственности, по крайней мере, некоторых из них.

Вопрос об ответственности заставляет взглянуть на причины Первой мировой войны и с правовой точки зрения. Долгое время последняя была у нас не в чести. Между тем в правовом отношении вопрос об ответственности совсем не прост. Он заключается в том, какая из воюющих сторон и в какой мере нарушила в 1914 г.

общепризнанные нормы права. Несомненно, к военному способу разрешения противоречий, накопившихся в отношениях между странами в начале ХХ в., подталкивало правительства и общественное мнение европейских держав, представление об оправданности и правомерности насилия во имя общественного (национального, классового, государственного) блага. А.В.Ревякин также указал, что в прошлом наша историография преувеличивала значение экономических противоречий между державами в начале ХХ в., отметив, что нормальный, здоровый рынок экономически не разделяет, а объединяет народы. И если в начале ХХ в. он порой давал повод для недоразумений и споров между ними, то он же их и мирил, все теснее связывая узами общих экономических интересов. Об этом свидетельствуют активные интеграционные процессы, наблюдавшиеся в предвоенные годы (106, с. 65-70).

Б.М.Туполев, коснувшись темы «Россия в военных планах Германии», подчеркнул, что идеологией «окончательной борьбы»

между славянами и германцами была воодушевлена вся германская правящая верхушка: кайзер, начальник Генерального штаба Мольтке, рейхсканцлер Бетман-Гольвег, руководители имперских ведомств.

Имперское руководство стремилось добиться долгосрочного ослабления Российского государства посредством отторжения его западных пограничных территорий (106, с.49-54).

Т.М.Исламов говорил о восточноевропейском факторе. Он обозначил пять позиций.

1 августа 2004 г. человечество отметило печальную дату - 90-летие со дня начала Первой мировой войны, унесшей 10 млн человеческих жизней.

Толчком к войне, порожденной острейшими экономическими и политическими противоречиями между державами, стало событие 28 июня 1914 г., когда в боснийском городе Сараево членами конспиративной группы "Молодая Босния" были убиты наследник австро-венгерского престола эрцгерцог Франц Фердинанд и его жена. 23 июля Австро-Венгрия предъявила ультиматум Сербии. Несмотря на то что сербы согласились почти со всеми пунктами ультиматума, 28 июля Австро-Венгрия объявила войну Сербии. В ответ на это Россия начала всеобщую мобилизацию; после отклонения ею германского ультиматума о прекращении мобилизации Германия 1 августа объявила войну России, а 3 августа - Франции. Под предлогом нарушения Германией бельгийского нейтралитета 4 августа Англия объявляет войну Германии.

Один из знатоков проблемы профессор Т. Исламов подчеркивает, что Австро-Венгрии принадлежала главная роль в печальном исходе июльского кризиса. В правящих кругах монархии была влиятельная группа военных и государственных деятелей, которая сознательно вела дело к войне, но локальной, против Сербии. Белград также жаждал локальной войны, но победить северного соседа, чтобы "воссоединиться" с боснийскими и другими сербами Австро-Венгрии, без Петербурга не мог.

Сербская пропаганда изображала эрцгерцога Франца Фердинанда как заклятого врага Сербии. На самом деле наследник престола решительно выступал против антисербских акций, был противником войны с Россией, ратовал за возрождение союза трех императоров, а в апреле 1914 г. обсуждал план реализации преобразования дуалистической империи в "Соединенные Штаты Великой Австрии".

Профессор Б. Козенко выделяет пять этапов в исследовании Первой мировой войны российскими историками:

1) 1918-1920-е гг., когда шел процесс становления историографии;

2) 1930-е-1945 г. - время особенно сильного влияния на историографию Первой мировой войны культа личности Сталина;

3) 1945-1960-е гг., характеризующиеся противоречивостью: "оттепель" 1956 г. оказалась лишь передышкой;

4) 1970-1980-е гг., для которых характерно усиление политизации и идеологизации в рамках "холодной войны";

5) с конца 1980-х гг. начинается критика прошлого, попытки создания новой историографии войны 1914-1918 гг.

В 1920-1930-е гг. публиковались воспоминания политиков и дипломатов, участников войны - министра иностранных дел Временного правительства П. Милюкова, посла во Франции А. Извольского и др. Как известно, во время июльского кризиса 1914 г. Милюков выступал за мирный путь урегулирования австро-сербского конфликта. После начала войны его взгляды резко переменились. Он не только стал сторонником продолжения войны до победы, но и требовал захвата Черноморских проливов, чем заслужил прозвище Милюков-Дарданелльский.

В конце 1930-х гг. приобретение для библиотек книг эмигрантов, а также их публикация прекратились. Между тем за рубежом появились труды, крайне необходимые для изучения войны, в частности, воспоминания министра иностранных дел России в 1910-1916 гг. С. Сазонова, который еще в начале войны изложил свои "12 пунктов", во многом предвосхитившие знаменитые "14 пунктов" В. Вильсона: право народов на самоопределение и на воссоединение, но без аннексии чужих территорий; тезис о необходимости не унижать противника, а принуждать его к отказу от претензий на мировое господство; преобразование Австро-Венгрии в Австро-Венгрию-Богемию.

Внимание советских ученых привлекали вопросы происхождения и неизбежности войны, ее характера, дипломатии довоенного и военного времени. В 1920-е-начале 1930-х гг. допускались определенный плюрализм мнений и дискуссии с зарубежными коллегами. Историки пользовались возможностью работать за границей, имели свободный доступ к иностранным публикациям на родине.

Первыми официальными изданиями секретной дипломатической переписки кануна Первой мировой войны были так называемые "цветные книги" (российская "оранжевая"), выпущенные правительствами воюющих стран в первые дни или недели войны с целью оправдания собственной политики и доказательства агрессивности противника. В архиве российского МИД после Октябрьской революции были обнаружены подлинники вошедших в "оранжевую книгу" документов со множеством "поправок", внесенных в них красными чернилами.

II съезд Советов вместе с Декретом о мире принял решение опубликовать тайные договоры. Тайные документы из архивов бывшего МИД до января 1918 г. печатались на страницах газет. В "Известиях" и "Газете Временного Рабочего и Крестьянского Правительства" было опубликовано более чем 100 документов, в "Правде" - около 50. Параллельно за период с декабря 1917 г. по февраль 1918 г. в Петрограде было издано 7 выпусков Сборника секретных документов из архива бывшего Министерства иностранных дел. В общей сложности в них вошло свыше 100 документов, частично уже опубликованных большевиками в газетах. Обе эти публикации включали тексты ряда заключенных накануне и в годы войны тайных договоров, а также материалы секретной дипломатической переписки, секретных совещаний в МИД и т. д. По личному указанию Ленина этой работой руководил матрос-балтиец большевик Н. Маркин, который в дни революции командовал отрядом, взявшим под контроль здание МИД и его архив.

На протяжении 1920-х гг. в СССР интенсивно продолжалась работа по публикации тайных дипломатических документов периода Первой мировой войны и ее подготовки. Вышел в свет ряд специальных тематических сборников, включавших материалы из различных фондов архива дореволюционного МИД.

Многотомное научное издание "Международные отношения в эпоху империализма. Документы из архивов царского и временного правительств 1878-1917" было начато в 1931 г. и прервано в связи с Великой Отечественной войной, так и оставшись незаконченным. Из намеченных трех серий этой публикации (1878-1900, 1901-1913, 1914-1917) вышли частично лишь вторая и третья, в общей сложности 13 томов (некоторые в двух частях), охватывающих материал за период с 14 мая 1911 г. по 17 октября 1912 г. и с 1 января 1914 г. по 31 марта 1916 г. Издание включает не только документацию МИД; в нем широко представлены и материалы из архивов всех других ведомств царской России, имевших отношение к внешней политике: военного, военно-морского и т. д. Включенные в публикацию документы расположены по хронологическому принципу.

Историк-марксист М. Покровский выдвинул тезис о первоочередной виновности Антанты, прежде всего царизма и Англии, в развязывании Первой мировой войны. Академик считал, что в сфере международных отношений решающее значение имела борьба за торговые пути. Весь внешнеполитический курс России конца XIX-начала XX в. он рассматривал сквозь призму борьбы за Босфор и Дарданеллы.

В тени оставалась агрессивность центральных держав. М. Покровского поддерживал будущий профессор Белгосуниверситета Н. Полетика, который доказывал непосредственную виновность царизма в возникновении июльского кризиса.

Академик Е. В. Тарле, напротив, в развязывании войны обвинял только германский империализм, лично кайзера Вильгельма II, а империалистическую позицию Антанты затушевывал.

В условиях культа личности оказались разорванными связи с зарубежной наукой, иностранная литература была направлена в "спецхраны". Историки подчеркивали прислужничество царизма перед Антантой. В феврале 1934 г. Сталин написал письмо членам Политбюро ЦК ВКП(б) по поводу работы Ф. Энгельса "Внешняя политика русского царизма" , в котором утверждал, что Энгельс преувеличивал агрессивность царизма: на самом деле Россия была полуколонией главных держав.

Накануне и во время Великой Отечественной войны активно изучались события 1914-1918 гг. Так, академик Тарле опубликовал статьи "Первое августа", "Коалиционная война", "От агрессии к капитуляции 1914-1918 гг.".

В 1945 г. первым изданием вышел второй том "Истории дипломатии", который написал академик В. Хвостов, второе издание тома (1963) было увеличено в два раза. Том посвящен анализу длительной дипломатической подготовки войны, которая, по мнению академика, началась в 1870-е гг. В третьем томе второго издания Хвостов написал главу о дипломатии периода войны.

В 1947 г. появилась книга Ф. Нотовича "Дипломатическая борьба в годы первой мировой войны" , которая несколько десятилетий считалась наиболее фундаментальным исследованием подобного рода, но потребовала уточнений в связи с расширением источниковой базы. Автор стремился выявить противоречия держав, сущность экспансионистских планов германского империализма.

В конце 1940-х гг. появились первые работы академика Ю. Писарева, в которых, в частности, дается критика зарубежных исследователей, обвинявших Сербию и Россию в стремлении развязать войн.

В 1951 г. была издана оригинальная работа по внешней политике германского империализма в конце XIX в., написанная А. Ерусалимским. Исследование, основанное на ленинской теории империализма, несколько преувеличивало агрессивность Германии того времени.

В основу книги Н. Полетики "Возникновение первой мировой войны" (1964) положены несколько глав более раннего исследования автора, переработанные на основе документальных и мемуарных материалов об июльском кризисе 1914 г., которые были опубликованы в СССР и зарубежных странах в 1935-1962 гг. Отсутствие опубликованных материалов не позволило автору показать внутренние причины действий дипломатии США в указанное время.

В конце 60-х гг. XX в. российской историографией был отвергнут тезис академика М. Покровского о России как зачинщице войны. Была отброшена концепция о полуколониальной зависимости России, о царизме как "сторожевом псе имперских интересов", "наемнике англо-французского капитала". До февраля 1917 г. Россия была одним из трех главных участников антигерманской коалиции.

Все работы по истории международных отношений несколько десятков лет опирались на ленинскую теорию империализма, значимость которой показана в исследованиях К. Виноградова и Р. Евзерова.

С конца 1950-х гг. усиливается политизация истории, что особенно проявилось в работах по истории участия в войне США. Особый акцент делался на разоблачении их экспансионизма, реакционности и агрессивности. Президента В. Вильсона обвиняли в лицемерии, демагогии и антисоветизме. Вклад западных союзников России преуменьшался.

Тема войны нашла отражение в ряде общих трудов по истории США, Германии, Франции.

Популярность получает жанр политической биографии. В. Трухановский написал политическую биографию У. Черчилля (1968), К. Виноградов - Д. Л. Джорджа (1970), З. Гершов - В. Вильсона (1983), Д.Прицкер - Ж.Клемансо (1983). К образу автора "14 пунктов" и "отца" Лиги Наций обратился также А. Уткин (1989).

Историки показали, что обещание большевиков покончить с войной во многом способствовало победе Октябрьской революции. А. Чубарьян в работе "Брестский мир" (1964) стремился доказать, что, заключив Брестский мир, Россия вышла из войны, не потерпев поражения . В современных же исследованиях подчеркивается, что Брестский мир привел к изоляции России на международной арене. Бывшие союзники России распространили на нее режим экономической блокады, применявшийся по отношению к государствам Германского блока. Чтобы в руки немцев не попало военное имущество, полученное раньше из союзных стран, в крупные порты на севере и востоке страны были введены союзные войска .

В 1960-е гг. появились историографические работы К. Виноградова , И. Блискавицкого .

После распада Советского Союза продолжалось переосмысление советской историографии, начатое еще в годы перестройки. Одним из первых с критикой старых и предложением новых подходов к проблеме выступил академик Ю. Писарев, который, однако, подчеркивал, что ленинское положение о происхождении и характере войны сохранило свое значение, указывал на необходимость исследования внутриблоковых противоречий и борьбы между Тройственным союзом и Антантой .

Вместе с тем некоторые историки начали ставить под сомнение империалистический характер войны, преувеличивали влияние на ход и характер войны призывов Вильсона об открытой дипломатии с учетом общечеловеческих ценностей, к созданию механизма всемирной безопасности, порицали советскую историографию за недооценку агрессивности германского империализма, отставание отечественной науки от зарубежной .

В 1990-е гг. в России были изданы книги С. Сазонова , П. Милюкова и других видных политических деятелей - современников войны. Сазонову посвящен очерк В. Васюкова в книге "Российская дипломатия в портретах" (1992). Российский министр иностранных дел дважды предлагал младотурецкому правительству гарантировать неприкосновенность его территории в обмен на нейтралитет, но Турция сделала ставку на войну на стороне Центрального блока.

К числу позитивных перемен, связанных с приходом к власти в 1985 г. М. Горбачева, следует отнести полное или частичное открытие для исследователей многих прежде недоступных им по идеологическим и политико-дипломатическим причинам архивных фондов, что способствовало изданию ряда важных и ценных документальных сборников.

Вышли документы царского Совета министров , публикации по истории российско-американских экономических и дипломатических отношений, в том числе во время войны 1914-1918 гг.

В 1995 г. вышла уникальная книга В. Шеремета "Босфор, Россия и Турция в эпоху первой мировой войны" , написанная на основе архивов российской разведки.

Во введении к сборнику документов по истории международных отношений в 1910-1940 гг. А. Богатуров рассмотрел проблемы мировой политики накануне, во время и после войны с позиции системно-структурного подхода . Е. Сенявская исследовала "образ врага" в сознании участников Первой мировой войны . Работы Сенявской иллюстрируют новое для российской историографии направление в изучении войны, ставят в центр исследования психологию и менталитет человека.

Ряд ученых стремятся осветить роль и место войны в истории мировой цивилизации (В.Мальков, П. Волобуев, Л. Истягин и др.). Еще одно направление в изучении истории Первой мировой войны связано с концепцией альтернативности исторического развития. Е.Черняк, А.Ревякин, Л.Истягин придерживаются тезиса, что война не являлась неизбежной . Так, Ревякин отмечает: "…правительства оказались неспособными в достаточной степени точно рассчитать последствия своих действий. Многое свидетельствует о том, что вплоть до самого последнего момента, когда мировая война стала по существу неотвратимой, правительства европейских государств надеялись удержать ход событий под контролем и не доводить дело до крайности"; "… пока управление кризисом находилось в руках дипломатов и политиков, оставалась надежда, что противоречия будут разрешены мирными средствами. Но как только за дело взялись военные, на сохранение мира почти не осталось надежды. Вину за это на военных возлагать неправомерно: они просто добросовестно выполняли свои обязанности" . Созвучны этим мыслям и глубокие рассуждения В. Дегоева: "Трагической развязке способствовало роковое стечение причин - объективных и субъективных, материальных и идеальных, закономерных и случайных - далеко не всегда поддающихся распознаванию и иерархизации, независимо от того, идет ли речь о явлениях "макро" или "микрокосмического" уровня. Общественное мнение и политики Европы были далеки от предположения, что выстрел в Сараево может привести к мировой войне" .

В 2003 г. вышел труд в двух книгах, подготовленный Институтом всеобщей истории РАН с участием Ассоциации историков Первой и Второй мировых войн . Коллектив авторов не пересматривает или опровергает достигнутые историками результаты. Возникла необходимость показать то, что осталось незамеченным или находилось вне пределов исследований по причине недостатка или недоступности материалов, отойти от стереотипов мышления. Были широко использованы достижения современной зарубежной историографии, новые методы и приемы.

Отмечая достоинства публикации, академик С. Тихвинский указывает, что теория империализма, доказавшая свою плодотворность в определении главных узлов противоречий между великими державами (работы школы Ф. Фишера), вместе с тем заслонила от прежних исследователей человеческий фактор .

Авторы стремятся показать связь и динамику взаимодействия экономических интересов и духовной мобилизации в ходе подготовки к войне; рост вмешательства государства в экономику; особенности коалиционной войны тотального масштаба и роль дипломатии; общественное мнение; роль и значение малых стран; идеологию "новой дипломатии".

Достоинством работы является тщательно выполненный именной указатель и подробная библиография.

В книгу 2 "Первая мировая война: документы и материалы" вошли документы от образования германо-австрийского союза 1882 г. и до Лозаннского договора 1923 г. между Антантой и Турцией. Среди источников - и хорошо известные, и впервые введенные в научный оборот. Документы расположены по проблемно-хронологическому принципу: предыстория и начало войны; стратегия; общество; дипломатия; Версальский мир. События июльского кризиса прослежены по минутам, причем документы подаются и со стороны Антанты, и со стороны Центрального блока. Опубликован ряд новых документов о военном сотрудничестве между странами Четверного союза (Германией, Австро-Венгрией, Турцией и Болгарией): протоколы секретных заседаний в немецком посольстве в Константинополе германского посла с лидерами Османской империи, документы о подготовке секретной военной конвенции между Германией и Болгарией и т. д.

Разнообразные документы иллюстрируют острейший внутриполитический кризис в ряде воюющих стран, который впоследствии привел к распаду четырех империй и к революциям в Центральной и Восточной Европе. На документальном материале показана деградация российской политической элиты и деморализация армии. Пристальное внимание составители уделили документам, отражающим дипломатическую борьбу противоборствующих группировок за привлечение на свою сторону новых союзников. Протоколы секретных заседаний германского посольства в Константинополе, впервые опубликованные в России, свидетельствуют, что с самого начала войны дипломатия Центральных держав своей основной задачей считала привлечение наибольшего числа союзников, в частности Турции. Руководство российского МИД до последнего пыталось сдержать вступление в войну на стороне противника Османской империи, рекомендовало пойти на серьезные уступки Болгарии. Стремление к выгодному режиму проливов сменилось борьбой за присоединение Босфора и Дарданелл, а также Константинополя только в феврале 1915 г., через несколько месяцев после нападения Османской империи.

Во втором томе издания представлены также тексты важнейших договоров, подписанных бывшими противниками с начала 1918 г., приводятся итоги войны в цифрах, публикуются воспоминания политических деятелей, участвовавших в создании Версальской системы.

Нельзя не согласиться с профессором А. Уткиным, что Первая мировая война открыла новый пласт национальной истории России, создала предпосылки революции, гражданской войны, построения социализма и многих десятилетий разобщения с Европой. Она должна послужить грозным предостережением относительно хрупкости человеческой природы, способной слепо повести по дороге самоуничтожения.